Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

К этому времени мисс Ф. уже окончательно распсиховалась, и, когда ее наконец провели в импозантную консультационную, она истерически зарыдала и вопросила доктора, что он такое, по его мнению, творит. Собираю информацию для постановки диагноза, отвечает доктор, хладнокровный, как огурец. Но продолжал ли он говорить после этого? Никоим образом. Как я поняла, он просто сидел и смотрел на нее до тех пор, пока она не выдержала и не зарыдала еще сильнее, и наконец взяла себя в руки и спросила – разве доктор не хочет, чтобы она рассказала ему о своих недомоганиях? А он такой: «Но ведь вы мне о них уже рассказываете. С каждой минутой я знаю о них все больше и больше. Ваши слезы весьма красноречивы. А теперь, пожалуйста, расскажите мне, что вас беспокоит». И она ему рассказала.

Все это заняло часа два, и под конец мисс Ф. абсолютно вымоталась и обрадовалась, когда доктор сказал, что на сегодня все, но он распорядится, чтобы она прошла курс массажа и ванн в течение недели-другой, после чего, вероятно, можно будет поставить более точный диагноз. Вот так вот.

Ты знаешь, как это бывает, когда услышишь что-нибудь совершенно новое для себя, а потом в следующие несколько дней узнаешь еще больше о том же самом? Так получилось и с доктором Халлой и его необычной диагностикой. На вечере я разговорилась с одним человеком, который спросил, знаю ли я доктора Халлу. По его словам, самое странное, что Халла проделал с ним, – положил голову ему на живот и, по-видимому, слушал, что происходит там внутри, битых четверть часа! Все бурчания, бормотания и взвизги. Но, судя по всему, Халла привел его в порядок – причем не лекарствами, а усилиями мадам Крис, которая, оказывается, отличная массажистка и способна практически вырвать человеку кишки. Что бы там ни услышал доктор в животе, Крис все это исправила. И еще я познакомилась с другим человеком, у которого была неприятная кожная болезнь и дерматологи ничем не могли помочь, а Халла вылечил его за шесть недель курсом ванн, опять-таки под управлением драконши. Ванн, в которых тебя так и крутит, совсем как воображение кружит человека, по словам Шекспира (это из «Троила и Крессиды», на случай если ты не помнишь). В общем, если он и шарлатан, то хороший. Но мисс Ф., которая теперь витает вокруг нашего дома, подобно привидению, уверена, что в один прекрасный день доктор зайдет слишком далеко (что бы ни значило это мрачное пророчество). Но это меня совершенно не пугает. Хорошо бы он осмотрел Дражайшую – она мне в последнее время как-то совсем не нравится. Не в этом смысле, конечно. Но я знаю, что она испугается стального стола и, скорее всего, не захочет, чтобы доктор положил свою большую голову на ее милый животик.

Мне нужно бежать. Горячий привет.

1. Довольно большой набросок, не меньше 5×3 дюйма (по меркам Чипс прямо-таки гигантский), изображающий толпу хромых, слепых и увечных, ковыляющих к моей клинике, на ступенях которой высится Кристофферсон, как «слепая фурия с постылым резаком» [66] Джон Мильтон. Ликид. Цитируется по переводу М. Гаспарова с минимальными изменениями. .

2. Пьюзи – отличный рисунок, сделанный чрезвычайно талантливой англичанкой, любящей животных.

3. Мисс Фотергилл, обнюхиваемая «ну-вы-сами-понимаете-где». Ох, Чипс, ты рисуешь слишком смешно для настоящего порнографа, но могла бы заработать состояние на комической порнографии. У меня на этой виньетке лицо сатира, имеющего высшее образование в области естественных наук. А мисс Фотергилл – олицетворение девичьего стыда, но несколько одряхлевшее.

С мисс Фотергилл мне пришлось повозиться дольше обычного – не потому, что ее случай представлял какую-то сложность, но потому, что ее сопротивление было необычно сильным; она с боем уступала каждый дюйм на каждой консультации, поскольку была уверена: она-то знает, что к чему, и любое несогласие с ней означало покушение на сами основы впитанной ею жизненной мудрости – впитанное то есть в Роуздейле, фешенебельном квартале Торонто, где она обитала. В свои пятьдесят три года мисс Фотергилл была одинока – она похоронила мать за несколько месяцев до того, как пришла ко мне. Сондерс Грэм, ее семейный врач, счел ее невыносимой и ловко перепасовал мне, заявив, что, по его мнению, она нуждается в особом внимании. Она ни в чем таком не нуждалась, но ничем не примечательные случаи часто оказываются самыми неподатливыми.

Старина Бертон определил бы ее хворь как «меланхолию девственниц, монахинь и вдов» [67], но это было бы не совсем точно. Ей не хватало не просто сексуального опыта, но чего-то гораздо большего. Она была отчетливым примером того, как человеку мстит непрожитая жизнь. Мисс Фотергилл отвергла все пути, открытые ей в молодости, отказалась от любви и вообще любых сильных чувств. Она никогда не использовала ни для какой цели свои способности (хотя была неглупа), но посвятила себя уходу за эгоистичной матерью и удовлетворению всех ее прихотей. Она была компаньонкой и доверенным лицом матери, а потом сиделкой, пока мать не сошла в могилу. Мисс Фотергилл питала твердое убеждение, что ее мать обладала незаурядным интеллектом, глубокой мудростью и безупречными манерами в светской жизни, хотя никаких доказательств этого я так и не увидел. А теперь, после смерти матери, мисс Фотергилл оказалась выброшенной на сушу, и ее существование лишилось смысла. Но непобедимый инстинкт выживания, лежащий много глубже уровня рассудка, не позволял ей умереть (она прилежно ходила в церковь, но при этом страшно боялась смерти). Пустота жизни мисс Фотергилл заполнялась набором симптомов разной степени неприятности, убедивших ее, что она серьезно и чрезвычайно необычно больна.