Тим Ваггонер - Сверхъестественное. Обряд посвящения. Свежее мясо. Врезано в плоть [сборник litres]

Рано или поздно, но ему придется попробовать зайти в остальные двери.

Он шагнул вперед, и под ногой проломился пол. Вытащив из провала ногу, он сделал еще один шаг, и пол под его весом снова просел. Здание, в котором находился этот коридор – чем бы оно ни было, – начало дрожать, поначалу слабо, но постепенно все сильнее, пока в стенах не появились трещины и не побежали оттуда на потолок. Круглые лампы начали лопаться или гаснуть, одна за другой, пока коридор не погрузился в темноту. На голову дождем посыпалась штукатурка, а пол тряхнуло так сильно, что Райан упал. Он знал, что если здание дрожит из-за землетрясения, то лучше всего встать в дверном проеме, но это означало, что какую-то дверь придется открыть.

Коридор вздрогнул от мощного взрыва. Райан дернулся и принял решение. Метнувшись вперед, он шарил в темноте, пока не нащупал дверную ручку, а затем распахнул дверь. Хотя он пытался удержаться в проеме, еще один сильный толчок стоил ему равновесия. Он качнулся, ступил в темную комнату… и рухнул в разреженный воздух, навстречу людским воплям.

Приземлился Райан с глухим ударом, левая рука и ноги словно были привязаны к телу.

Он открыл глаза навстречу утреннему свету, но продложал ожесточенно сражаться с влажной от пота простыней, стреножившей его, как будто она была живая. Дрожа, он наконец сел и привалился к краю кровати, обхватив голову руками.

«Кошмары, – сказал он себе. – Только и всего».

Он свалился с кровати.

Мышцы были натянуты, словно струна. Кожа горела, и Райан подумал, не подхватил ли одну из тех болезней, о которых слышал по радио. Голова убийственно болела. Он прижал пальцы и ладони ко лбу, почувствовал, как частит пульс. Исходящий от кожи жар подтвердил, что у него температура. Он бы сказал, что, вероятно, хорошо за тридцать восемь, вот-вот расплавятся мозги. Голова болела, и Райан нащупал пару шишек, будто его огрели по лбу битой… Разумеется, он же свалился с кровати и буйно среагировал на кошмары. Наверное, через несколько часов по всему телу обнаружится с полдесятка синяков.

Он стянул мокрую от пота футболку, надел чистую и спортивные штаны. Потом по коридору прошел к отцовской спальне. Субботнее утро означало, что у него есть крохотный шанс лично увидеться с отцом. И все-таки, когда он добрался до спальни, отец уже принял душ, побрился, оделся и теперь причесывался. Судя по целеустремленному выражению лица, он собирался уходить.

– Привет, пап, – сказал Райан.

Отец бросил на него быстрый взгляд, ополаскивая руки:

– Выглядишь ужасно.

Райан был на несколько сантиметров выше отца, шире в груди. Он красил волосы в синий, но их натуральный цвет был рыжим, не похожим на отцовские черные волосы. Судя по фотографиям, на мать Райан был похож больше, и он подумывал, что, вероятно, это сходство вызывало плохие воспоминания и было причиной того, что отец его избегал. Возможно, сам факт появления сына на свет навеки разорвал связь отца с ним.

– Приснился плохой сон, – сказал Райан. – Куда ты?

– По делам, – ответил отец. – Если не вернусь к ужину, на столе двадцатка. Закажи пиццу или еще что-нибудь.

– Я надеялся, мы сможем поговорить…

– Позже, – проходя мимо, отец хлопнул его по плечу. – Мне надо бежать.

– Ну разумеется, – проговорил Райан в спину уходящему отцу: тот сбежал вниз по ступеням и минуты не прошло, как покинул дом. – Все вечно позже.

Райан заметил на полу фотографию – ее краешек выглядывал из-под двери шкафа. Открыв дверцу, он обнаружил две виденные недавно карточки: он совсем маленький, на своем первом трехколесном велосипеде, к рулю которого привязаны красные, белые и синие ленточки; на второй фотографии он бомбочкой прыгал в соседский бассейн. С неделю назад Сумико устроила ему вечеринку в честь дня рождения и позаимствовала у отца Райана стопку детских фотографий для стенгазеты, озаглавленной «Райан через годы». Она включила туда по одной фотографии на каждый год – с рождения до семнадцатилетия. Последнюю фотографию она сделала утром перед вечеринкой.

Подняв глаза, он увидел на полке темную деревянную шкатулку, крышка которой была приоткрыта из-за стопки фотографий, небрежно засунутой обратно после вечеринки. Райан снял шкатулку и положил в изножье отцовской кровати, намереваясь сложить выпавшие фотографии внутрь и закрыть ее на замочек. Но вместо этого он вытащил фотографии и разложил в два ряда на кровати. Даже на снимках, которые Сумико не стала брать для стенгазеты, он практически всегда был один. У него не было ни сестер, ни братьев, а мать умерла родами. Большинство фотографий сделал отец, так что он был по ту сторону объектива, а не на снимке вместе с сыном. Всегда один – вот как Райан видел себя, а фото подтверждали его одинокое существование. С самого рождения его жизнь пошла под откос. История его жизни описывала «что могло бы случиться». Никаких отношений с матерью, которую ему не довелось узнать. Счастливые воспоминания, которые должны были остаться от нормального детства, после рождения Райана превратились в годы молчаливого горя. Многие его одноклассники жили в распавшихся семьях, их родители были разведены либо никогда не заключали брак, но его семья никогда не была полной. Ни единого дня. То, что должно было стать семьей, было лишь нарушенным обещанием.