Дмитрий Тихонов - Чертовы пальцы (сборник)

– Бляха-муха! – цедит сквозь зубы Дед. Я слышу рядом его тяжелое, хриплое дыхание. – Не промахнуться бы мимо тачки.

Скальпель радуется мраку. Он вырвался из капкана и теперь жаждет разобраться с охотниками. Я оглядываюсь в поисках окна. Вон оно, единственное на всю стену, небольшое, забранное решеткой. Пригнувшись, крадусь к нему, ступая как можно осторожнее и тише.

– Э! Ты куда? – спрашивает Дед. – Нам в ту сторону.

Скальпель смеется над его страхом, я пытаюсь придумать ответ, но нужда в нем отпадает сама собой, когда тишину разрывает пронзительный вопль Гвоздя:

– Сбежали! Быстрее сюда! Они сбежали!

Все-таки стоило раздавить его крысиную черепушку, пока была возможность.

– Сука! – Дед машет рукой и направляется к машине. Я не иду за ним. Окно слишком близко. Такой шанс точно нельзя упускать. Подобравшись вплотную, заглядываю внутрь, из всех сил надеясь, что меня не заметят с той стороны.

Операционный стол залит кровью. На нем лежит отсеченная голова Гены – с восково-желтым, измятым лицом и слишком темными волосами. Остального нет. Судя по всему, оно упаковано в несколько плотных свертков, сложенных в углу. На кафеле под ними растекается розовая лужа.

Штопаный стягивает с себя майку, бросает ее под ноги, на перемазанный алым фартук. Спина и плечи костоправа тоже покрыты шрамами. Их невероятно много. Они расползаются в разные стороны, соединяются, пересекаются. Некоторые выглядят совсем свежими, а на одном, под правой лопаткой, различимы нити, стягивающие еще не заживший шов.

Бухенвальд стоит у двери, прислушивается. Потом отодвигает засов и выходит. Из предбанника доносятся звуки борьбы, а спустя несколько секунд костлявый возвращается, волоча упирающегося Гвоздя.

– Это ошибка! – верещит тот. – Я от Шахтера! Вы же помните меня!

С силой, невозможной для столь изможденного тела, Бухенвальд швыряет парня на операционный стол. Задетая локтем голова Гены падает на пол, но на нее никто не обращает внимания.

– Вам не меня нужно зачищать! – Гвоздь бледен, зубы его стучат, кровь все еще струится из сломанного носа. – А тех двоих! Но они сбежали, только что сбежали!

– Не боись, – говорит Штопаный. – Далеко не уйдут.

Он не спеша роется в груде стали, достает нож, похожий на кухонный, с длинным узким лезвием, и одним движением вонзает его Гвоздю под ребра. Тот утробно всхрапывает, сгибается пополам.

– Никакой ошибки насчет тебя, – все тем же ровным тоном сообщает костоправ. – Ты же нынче облажался, браток.

Он резко проводит ножом вниз, рассекая рубашку и живот жертвы, затем откладывает инструмент в сторону, накрывает жуткую рану ладонью.

– Кто свой телефон потерял на месте преступления? А? Кто шефа подставил?

Гвоздь слабо стонет в ответ. Штопаный нагибается к нему, касается губами покрытого испариной лба:

– Вот то-то и оно… не удивляйся, братишка. Сам виноват.

Он поворачивается к застывшему рядом Бухенвальду:

– Ну-ка, распусти мне нитки. Только смотри, осторожнее!

Живой скелет мычит себе под нос что-то нечленораздельное, берет со столика пинцет, обходит подельника и, склонившись над его спиной, принимается ковыряться с тем самым швом под правой лопаткой. Мне плохо видно, но, похоже, он вытаскивает хирургические нити, открывая рану.

– Ай, гнида! – дергается вдруг Штопаный. – Сказал же, осторожнее!

Бухенвальд никак не реагирует на претензии, заканчивает свое дело и отступает в сторону, открывая мне обзор. Шва больше нет, на его месте – бесформенное темное отверстие, сочащееся сукровицей. Раздвигая края раны, из нее выползает нечто, похожее одновременно на тропический цветок и на вывернутый наизнанку член. Грязно-розовый хобот, увитый множеством синеватых прожилок и увенчанный пучком шевелящихся щупалец, среди которых чернеет крохотный рот. Давным-давно, в детстве, я видел что-то вроде этого в передаче о кораллах и прочей морской чепухе. Животные, которые выглядят как растения. Полипы, или актинии, или как их там еще.

Сокращаясь и распрямляясь, словно гигантская гусеница, отросток движется по спине Штопаного, пачкая кожу хозяина слизью и сукровицей. Бескостное тело продолжает выталкивать себя из раны – или норы – сантиметр за сантиметром, становясь все длиннее. Вот он добирается до плеча костоправа, заползает на руку. Щупальца едва заметно извиваются, будто пробуя воздух на вкус.

Гвоздь смотрит на приближающуюся хрень широко распахнутыми глазами. Он шепчет что-то, но я не могу разобрать слов. Может, молится. Может, просит пощады. А потом, когда тварь добирается до дыры в его животе, он кричит.