Елена Ершова: Молочные реки [СИ]

— Не обижу, говорю ведь! — мужчина истолковывает ее волнение по-своему, и голос его становится настойчивым. — Вот тебе святым ангелом Гавриилом поклянусь! Его рука со свистом рассекает воздух, осеняя крестным знамением.

Девушка упрямо качает головой.

— Нет. Нельзя. Никак нельзя… Поел, что ли? Ну, так и собираться пора, с Богом. Она встает. Каторжанин встает следом, перегораживает дорогу.

— Слушай, девка, — широкие ладони ложатся ей на плечи, в голосе слышится сталь. — Изба твоя в глуши. Никто сюда не сунется, а ночью в тайге неуютно, звери ходят. Может, что и похуже… Девушка вздрагивает, поводит плечами, пытаясь сбросить с себя ладони мужчины, но он держит крепко, еще ближе придвигается к ней, дышит густой мешаниной запахов.

— Ты одинока, да и я давно такой девки не видал, — продолжает он.

— Переночуем, а утром увезу тебя в город. Хочешь? — его узловатые пальцы впиваются в плечи. — На юг поедем, к солнцу красному, к молочным рекам, к кисельным берегам. С золотого блюда есть будешь.

Косточки под солнышком греть. Все, как в твоей песне. Хочешь, ну?

— Пусти, — тихо просит она. Запахи снова наваливаются на нее, кружат голову, забивают ноздри.

В трубе начинает завывать ветер, зима швыряет в окна горсти снежного бисера.

— Не делай того, о чем можешь пожалеть, — произносит девушка. И наклоняет голову, будто к чему-то прислушиваясь. Где-то далеко-далеко, за срубами стен, в глухой тайге раздается еле слышимый стрекот, похожий на стрекот цикад. Наверное, мужчина слышит его тоже, и хватка ослабевает. Тогда девушка отскакивает в сторону, прижимается спиной к твердому меловому боку печки.

— Уходи, — говорит она строго. — Сейчас же уходи. Стрекот нарастает, ширится, сливаясь в один сплошной и низкий гул, от которого начинают дрожать оконные стекла.

— Это что? — каторжанин пытается перекричать стрекочущий рев, но тщетно. Девушка опускает подбородок, зажимает ладонями уши. Но оглушающий гул стихает так же неожиданно, как и появился. Воцаряется пугающая, плотная тишина.

— Что это такое, черт возьми? — повторяет каторжанин. Его голос дрожит, и страх тянется от его тела вместе с запахом пота и крови. Девушка облизывает губы и чувствует, как под дощатым настилом начинает шевелиться земля.

— Ты угадал тоже, — говорит она свистящим шепотом. Дверь избы распахивается, словно от сквозняка. В комнату врывается ледяной ветер, вздымает волосы девушки, словно тонкое льняное покрывало. И она слышит, как каторжанин поворачивается на пятках навстречу бьющей из проема смертельной стуже.

— Это прилетел мой черт… Почти одновременно воздух вспарывает резкий свист и хрипящий вскрик каторжанина. Затем слышится треск порванной одежды, комнату заполняют утробные, хлюпающие звуки, и что-то с мокрым шлепком падает на пол. Горячий, тошнотворный запах наполняет избу, закручивается вокруг девушки в штопор. Она цепенеет и задыхается, не в силах вынести окруживший ее густой смрад — вонь только что выпотрошенной туши, запах гари и медовая, приторная сладость.

— …он… тронул…? — в уши льется тихий, свистящий шепот, похожий на шуршание майских жуков в спичечном коробке, или шелест опавшей хвои под оленьими пимами.

— Нет, — отвечает девушка, но голос ее срывается. Она сглатывает слюну, ставшую сухой и горячей, пробует снова:

— Нет, не тронул… Запахи накатывают густыми, вязкими волнами. Тянутся, будто сгущенное молоко.

Она шире распахивает глаза, будто силится разглядеть что-то в своей вечной, непроглядной тьме. Вздрагивает, когда чужие пальцы, испачканные в чем-то липком и тошнотворном, медленно проводят по щеке.

— Не надо, — просит она. Ее ладони упираются в твердую грудь, под пальцами скользит пропитанная влагой ткань. И девушка слишком хорошо понимает, что это кровь каторжанина, чье мертвое тело — груда внутренностей и парного мяса, — лежит теперь возле ее собственного порога.

— Я не могу… Пожалуйста… я не могу, пока он лежит здесь… Из незрячих глаз выкатываются слезы.

Цепкие руки жадно, крепко, по-хозяйски обвивают ее тело.

— Одна ночь… — возобновляется шепот, и на девушку веет запахом сладкого молока. — Потом уйдем на запад… я вернусь лишь через четыре новолуния… Девушка опускает веки и позволяет ему коснуться губами своих сухих губ. Почти осязаемые, липкие волны сладости текут через тело, обволакивают мягкой негой.