Елена Ершова: Молочные реки [СИ]

— Позволь, я погляжу… Она приближается мягко, но уверено: ее дом — ее владения. Здесь все знакомо, до последней лучины, до затаенных в углах паутинных нитей. Пальцы легко и нежно касаются заскорузлой ткани рубахи — слишком влажной и липкой возле плеча. Прямо под небольшой круглой дырой — следом от пули, — нащупывается металлическая пластинка с выбитым номерным знаком: «7…4… 8…», далее следует знак дроби и снова цифры…

— Каторжанин, — без удивления произносит она. — Убег? Шершавые пальцы стискивают ее запястье. В ноздри снова ударяет густой дух табака и пота.

— Верно, девка. Убег, — соглашается он и ухмыляется болезненно — Каторжанин я. Убивец.

— Что ж, — в ее голосе и теперь нет страха, а только грусть. — И каторжане — люди. Мужчина молчит, сопит, думает. Девушка молчит тоже, стоит рядом, склонив набок голову. Мех кухлянки щекочет отогретые, налившиеся румянцем щеки.

— Странная ты, девка, — наконец говорит гость. — Другая бы испужалась… что ж, не думаешь, что обижу тебя?

— Чего мне пужаться? — возражает она. — Хотел обидеть, так обидел бы с самого начала. Ее губы слегка улыбаются, но лицо остается серьезным, сосредоточенным. Зато мужчина разражается густым и хриплым хохотом.

Ладони бьют по коленям, в горле клокочет тягучая, болезненная слюна.

Он снова заходится кашлем, отхаркивается долго, смачно. Девушке не нравится этот кашель — так кровь и ошметки ткани выходят из поврежденного легкого.

— Послушай, — говорит она. — Я могу сделать тебе перевязку прямо сейчас. Дать отвара, чтобы остановить заражение, и еды еще на один день. Но после этого ты уйдешь. Кажется, ее слова опять удивляют мужчину.

— Странная ты… — повторяет он и вздыхает. — Странная…

— Принеси-ка лучше мою вязанку, — вместо ответа говорит ему девушка. — Буду снадобье варить. Она уже совсем не боится своего нежданного гостя, привычно подвешивает над огнем котел. Ее спокойствие передается и каторжанину, и он больше не делает попытки угрожать ей. Глубокая глотка печи вскоре занимается жаром, и в котелок летят сушеные коренья и травы.

— Летает сокол, летает ясный… — снова начинает напевать она, пока варево вскипает на огне и лопается горячими волдырями.

Варево льется в глиняную миску. Девушка обтирает рушником края, подает гостю.

— Пей. Он принимает осторожно, боясь повредить раненое плечо. Вдыхает носом горячий пар.

— Ведьма ты, что ли? — полушутливо спрашивает он.

— Ведьма, — серьезно отвечает девушка. — Ты пей.

— Не отравишь?

— А что тебе терять-то? — она вздыхает и садится рядом на лавку, опирается локтями в столешницу. — Рана твоя не хорошая, душа твоя пропащая. Семьи-то у тебя нет? — она пытливо наклоняется к его лицу, чувствуя горечь дыхания. Усмехается невесело.

— Нету… — подытоживает она. — И родни нет. Может, потому и пропащий, что брошенный… Но ты все же пей. Каторжанин вздыхает, кряхтит, захлебывается слюной и варевом, но все же пьет. Затем кашляет снова, сплевывая слюну в подол, вытирается рукавом рубахи.

— И верно говоришь, что ведьма, — откашлявшись, говорит мужчина.

— Такую пакость приготовить… А правда ли, что к ведьмам по ночам черт прилетает? Брови девушки подскакивают высоко. Она запрокидывает лицо и начинает смеяться звонко, от души. Монисто на ее шее позвякивает, и каторжанин смеется тоже, довольный своей шуткой.

— Правда, прилетает, — отсмеявшись, лукаво отвечает она. — Как же слепой ведьме прожить в лесу одной, без черта? Есть будешь? Она выставляет на стол пирог и теплое молоко. Каторжанин не отказывается и ест, причмокивая, словно никогда не ел ничего вкуснее.

— Хороша ты, девка, хоть и не зрячая, — мужчина кряхтит, икает сыто. — Где ж твой сокол-то летает? Да и я без соколицы, это ты правильно угадала… Вот, женился бы на тебе. Пошла б за каторжанина? Девушка хохочет.

— Пошла бы. А ты взял бы ведьму? А ну, как черт прилетит?

— Что мне черт? — ухмыляется каторжанин. — Я сам себе черт. На золотом прииске двух своих товарищей за золотишко порешил. На медведя с одной заточкой ходил, две ночи в тайге провел, в буреломе, сырыми куницами питался. Да вот под шальную пулю попал… Ночь бы мне провести тут, у тебя… Между бровями девушки пролегает напряженная складка, пальцы сжимаются и начинают подрагивать от волнения.