Наталья Якобсон - Изувеченный [litres с оптимизированной обложкой]

Сны – как паразиты. Они вторгаются в реальность, захватывают сознание, сводят с ума. Клер тяжело откинулась на подушки и нащупала холодное ожерелье у себя на шее. Сейчас оно тоже показалось ей паразитом. Жемчужная нить, как гусеница, обвивала шею, липла к коже, током пропускала по телу холодок. Странно, что оно совсем не нагревалось от тепла ее тела. Жемчужины всегда оставались холодными. А еще более странно то, что она не решалась его снять. Ожерелье будто стало частью ее тела. Почти неотъемлемой. Иногда даже казалось, что это главная часть, а само тело под ней не важно.

Клер посмотрела в зеркало на стене. Нитка жемчуга выглядела на тонкой шее так красиво, что было бы жаль с ней расстаться. Однако могильный холодок, исходящий от бусин… Клер вспомнила ностальгическое сравнение: жемчужины – это клад, оставшийся от погибшей устрицы, свидетельство ее смерти. Нарост созревает внутри живой мякоти, его извлекают, и она гибнет. Жемчуг – это смерть, которую женщины с таким удовольствием носят на шее.

Кто сказал ей это? Клер нахмурилась. Кто-то говорил. Но кто? И когда? Память не подчинялась, будто Клер обкурилась наркотиками.

Кто из ее друзей мог произнести такие слова? Она точно придумала их не сама. Жемчуг! Смерть! Жемчуг – улика смерти!

Где она это слышала?

Попытка вспомнить оказалась слишком мучительной. В памяти будто захлопнулась какая-то дверь. Было почти физически больно оттого, что сознание старается преодолеть какой-то непреодолимый барьер.

Клер подумала, что зря она не пьет и не курит. Ее немногочисленные приятели утверждали, что глоток спиртного или выкуренная сигарета как нельзя лучше помогают при любых стрессах. Наверное, стоит попробовать. Напиться и забыться. До сих пор она слишком ценила свою трезвую голову. Ведь чтобы хорошо рисовать, нужна трезвость мысли.

Сейчас ей жутко хотелось спать, но перспектива увидеть новый кошмар мешала ей закрыть глаза. Веки налились свинцом, голова раскалывалась, но Клер решила чем-то отвлечься. Она взяла альбом и грифельный карандаш. Лучше было сделать набросок углем, но карандаш первым попался под руку.

Клер хотелось нарисовать что-то красивое, но карандаш начал сам бессмысленно скользить по бумаге. Нечеткие линии сливались в один безобразный клубок. Может, это вышло из-за того, что пальцы вспотели, или оттого, что веки слипались от желания спать. Ей почудилось, что стержень карандаша движется сам собой. Это не она нарисовала обезображенное лицо на листе бумаги, оно будто вышло само. То самое лицо, которое ей снилось. Которое она видела мельком в толпе, перед тем как с людьми происходили несчастные случаи.

Клер выронила карандаш. Рисунок лежал у нее на коленях, безобразный и шокирующий. Побочный эффект ее творчества. Она смотрела на него обескураженно, почти с ужасом. Наверное, так же Виктор Франкенштейн смотрел на дело своих рук, когда сотворил монстра. Все вышло настолько неожиданно! Клер потерла виски. Если бы это был очередной сон! Рисунок почему-то напугал ее очень сильно.

Минуту Клер сидела неподвижно, ощущая его на коленях, как омерзительное насекомое, а потом быстро скомкала и бросила под кровать. Иногда лучше чего-то не вспоминать. Вот и сейчас она силилась забыть нарисованное лицо, но оно, как назло, не выходило из памяти.

Под утро Клер заснула. Ей приснился чудесный сон. Уже проснувшись, она не могла поверить, что все это не произошло в действительности. Ощущение было таким, будто она только что парила в облаках. Вот что значит летать!

Наверное, сны – это и есть полет сознания куда-то в неизведанные миры. Ощущение чуда осталось. А ведь Клер еще ночью была уверена, что увидит нечто более жуткое, если заснет. Выходит, она ошибалась.

Во сне присутствовал некто, кто невыразимо понравился ей. Красивый, изысканный, белокурый и голубоглазый. Ей хотелось запомнить его лицо, чтобы нарисовать, но черты ускользали из памяти. Неужели все идеальное должно быть иллюзией?

Только дело было вовсе не в совершенстве того, кто ей снился. Просто рядом с ним она ощущала какое-то поразительное душевное тепло. Во сне было так приятно и радостно, будто к ней вернулся друг, которого она знала и любила когда-то давным-давно.

Они танцевали. Вернее, вальсировали. Или все-таки занимались любовью? Клер нахмурилась. Она не могла припомнить точно. Но впечатление осталось божественным. Это все равно что побывать ночью в объятиях ангела или олимпийского божества.