Альбина Нури - Пассажир своей судьбы [litres]

Но сейчас даже ненужный отсчет потерял всякое значение. Какие ориентиры могут быть в мире, где ничто не имеет ни конца, ни начала? Где нет ничего нормального и даже само понятие нормы исчезло?

– Присаживайтесь, – сказал Петр Афанасьевич. – Вы странный какой-то. Хорошо себя чувствуете?

Я видел, что он взволнован и озадачен.

– Скажите… – Голос сорвался на фальцет, сломался, как у подростка. Откашлявшись, я продолжил: – Петр Афанасьевич, давно я вышел отсюда?

– Минут десять, наверное, – после секундной паузы ответил он. – Может, чуть больше.

– Я сказал, куда иду?

Мой вопрос явно удивил его. Наверное, Петру Афанасьевичу хотелось спросить, не ударился ли я головой, если позабыл, куда ушел десять минут назад, но воспитание взяло верх, и он не стал спрашивать.

– Сказал, дескать, в туалет схожу. Вас долго не было, я подумал, встретили кого-то из знакомых. Чай остыл.

Долго… По моим собственным ощущениям я шарахался по составу около двух часов. Но чему удивляться: время в поезде идет иначе. Я отодвинул стул, сел. Долил горяченького из чайника, сделал глоток. Покосился на пирог, но понял, что не смогу его попробовать. Да и есть не хотелось. А вот выпить…

– Петр Афанасьевич, помните, как вы мне про машиниста говорили?

На лице его отразилось почти комичное изумление. Вряд ли он мог бы сыграть его. Старик, конечно же, ничего не помнил: сейчас он разговаривал со мной мягко, уважительно, совсем не так, как в конце той беседы. Мне просто нужно было услышать подтверждение.

– А что я сказал? – осторожно поинтересовался Петр Афанасьевич.

– Ничего особенного. Сказали, что машиниста нет, и поезд движется по кругу, из которого никому не вырваться. Он проезжает одни и те же места и нигде не останавливается. А еще сказали, что нельзя злить Проводника.

– Нет машиниста? – протянул вконец замороченный Петр Афанасьевич. – Как я мог сказать такую глупость? Состав не может двигаться сам по себе, кто-то должен им управлять!

Я усмехнулся и сделал новый глоток.

– Почему же глупость? Никакая не глупость. Я лично в этом убедился. Вы ошиблись только в одном. Поезд не просто движется по кольцевому маршруту. Поезд – это и есть круг, кольцо. Я обошел его и снова вернулся сюда, к вам.

Петр Афанасьевич смотрел на меня испуганно и вместе с тем жалеючи, как на душевнобольного. Наверняка он решил, что я тронулся умом. Меня это не беспокоило. Когда мы увидимся в следующий раз, он и не вспомнит о нашем разговоре. А может, не вспомнит и меня. Мы заново познакомимся, будем мило общаться, и так день за днем, день за днем…

Мне захотелось вскочить и начать громить мебель. Вместо этого я сказал:

– Извините меня, Петр Афанасьевич. Просто неудачная шутка.

– Да? – Он неуверенно улыбнулся, словно спрашивая, можно ли уже начинать смеяться.

– Конечно. Только шутка. Простите, а вы водку пьете?

– Я же медик, – с достоинством ответил Петр Афанасьевич. – Разумеется, пью.

Официантка подошла к нашему столу и проговорила, обращаясь исключительно к Петру Афанасьевичу:

– Вы готовы рассчитаться? Или еще что-то закажете?

Видимо, я настолько раздражал ее, что она решила меня игнорировать.

– Пожалуй, мы больше… – начал Петр Афанасьевич, но я не дал ему договорить:

– Скажите, а водка есть у вас?

Женщина выкатила на меня глаза, как будто я попросил ее раздеться и станцевать у шеста. Похоже, я окончательно пал в ее глазах.

– Мы бы хотели выпить по рюмочке, – поддержал меня Петр Афанасьевич, рискуя тоже потерять уважение официантки. – Будьте добры.

– Пиво, вино, шампанское, вермут, – скороговоркой произнесла она, махнув рукой влево.

Проследив за этим движением, я посмотрел в ту сторону. Бар. Когда я пришел сюда в первый раз, его не было. Еще одна метаморфоза.

Новогодние украшения исчезли, зато появился бар, окна стали чище, да и в целом – я только что обратил внимание – все стало как-то иначе. Что конкретно, уловить не мог, поскольку прежний интерьер постепенно выветривался из памяти. Кажется, все было в коричнево-бежевых тонах? Или нет? Сейчас, во всяком случае, превалировал синий цвет. Не исключено, что через какое-то время занавески, сиденья и шторы в вагоне-ресторане будут бордовыми. Ну и шут с ними. Какое мне дело до штор?

Я не видел выхода, я впал в отчаяние – есть ли смысл отрицать? Самое ужасное, что еще немного, и я привыкну к этому состоянию и больше уже не стану сопротивляться. Резьба и так почти сорвана.

– Так что принести? – ворвался мне в уши голос официантки. Оказывается, она спрашивала уже не в первый раз, и терпение ее грозило лопнуть.