Быть может, столетия мрачных дум придали ветхому, живущему одними слухами Аркхему особую чувствительность к такого рода мрачным историям. Впрочем, едва ли — памятуя те случаи, о которых мне пришлось узнать позднее. Главное то, что ни предки мои, ни их образ жизни не обнаруживали никаких отклонений от нормы, и все, что случилось со мной, обусловлено было иными причинами… явилось из… даже теперь мне трудно подобрать нужные слова.
Я — сын Джонатана и Ханны (Уингейт) Пизли, родители мои принадлежали к здоровой хаверхиллской породе. Вырос я и был воспитан в Хаверхилле в старом домовладении, что на Дощечной возле Золотой горки, и в Аркхем перебрался, лишь когда поступил работать в Мискатоникский университет преподавателем политической экономии.
Тринадцать лет жизнь моя катилась гладко и приносила одни только радости. В 1896 году я женился на Алисе Кизар из того же Хаверхилла, трое моих детей — Роберт, Уингейт и Ханна — родились друг за другом в 1898, 1900 и 1903 годах. В 1898 году я сделался ассистентом и в 1902 году — профессором. В то время оккультизм и аномалии психики меня не интересовали.
Это случилось во вторник 14 мая 1908 года — тогда и началась моя странная амнезия. Все произошло внезапно, хотя позже я понял, что короткие, хаотической чередой сменявшиеся видения предшествующих часов — весьма меня обеспокоившие потому, что не было ничего подобного в моей памяти, — и являлись предваряющими болезнь симптомами. Голова моя разламывалась, и меня мучило четкое ощущение: все казалось, что кто-то пытается овладеть моими мыслями.
Приступ случился в 10:20 утра. Я вел занятия по шестому разделу курса политической экономии — истории и новейшим тенденциям в экономике — перед первокурсниками и немногими «козерогами» со стажем. Перед глазами моими рябили странные формы, мне казалось, что я нахожусь в каком-то необычном помещении — совсем не в классной комнате.
А когда мои мысли отклонились от темы занятия, студенты поняли, что случилось нечто серьезное. Я сел в кресло и лишился сознания, оцепенев в столбняке, из которого меня так и не смогли вывести. И больше не видел дневного света в здравом рассудке — пять лет четыре месяца и тринадцать дней.
О том, что случилось потом, я узнал, конечно же, от других. В течение шестнадцати с половиной часов я не обнаруживал и проблеска сознания, даже когда меня доставили в собственный дом — Журавлиная, 27 — под присмотр лучших врачей.
В три часа утра 15 мая глаза мои раскрылись и я заговорил, но мои слова и выражение лица долго еще пугали врача и мою семью. Ясно было, что я не помню себя и собственного прошлого, хотя по неизвестным причинам пытаюсь утаить это. Глаза мои со странным выражением глядели на окружающих, а движения лицевых мускулов близким были и вовсе незнакомы.
Сама речь моя стала чужой и неуклюжей. Голосовые органы действовали неловко, дикция сделалась подчеркнутой, словно бы я был знаком с английской речью только по книгам. Произношение стало каким-то варварским и чужестранным, а идиомы казались или немыслимо архаичными, или вовсе непостижимыми.
Одну из моих тогдашних фраз настойчиво и не без легкого ужаса лет через двадцать принялись вспоминать молодые врачи. Выражение это в те дни нашло широкое употребление сперва в Англии, а потом и в Соединенных Штатах и, невзирая на всю свою сложность и неоспоримую новизну, до последней буквы воспроизводило слова, произнесенные в 1908 году странным аркхемским пациентом.
Физические силы возвратились немедленно, хотя некоторое время пришлось поучиться вновь владеть руками, ногами, да и всем телом. Поэтому-то и из-за прочих неприятностей, связанных с потерей памяти, некоторое время я находился под строгим медицинским надзором.
Заметив, что попытки скрыть провал в памяти не имеют успеха, я признал его наличие и обнаружил жажду ко всякого рода познаниям. Доктора решили, что, осознав случившееся, я потерял весь интерес к прежней своей личности.
Они сумели подметить, что в основном меня занимают некоторые аспекты истории, искусства и науки, лингвистики и фольклора — иногда сверхсложные, а иногда по-детски простые, но в любом случае выходящие за пределы прежних моих интересов.
В то же время я не мог скрыть от них свои непостижимо глубокие познания во многих почти неисследованных областях — и, стараясь умалчивать, то и дело непроизвольно проговаривался, с непреложной уверенностью называя отдельные события, происходившие в едва известные науке времена, находящиеся за пределами общеизвестной истории, — а потом старался свести дело к шутке, заметив удивление, которое вызывали подобные воспоминания. Кроме того, я нередко предрекал события будущего, два или три раза вызвав в присутствующих неподдельный ужас.
Читать дальше