Гарднер Дозуа - За темными лесами. Старые сказки на новый лад [litres с оптимизированной обложкой]

– Все это мне только кажется, – сказал я самому себе, пытаясь сосредоточиться на выпуске «Черного Ястреба».

Но картинки в рамках заплясали, подернулись рябью.

– Полюби меня! – заорал Черный Ястреб из кабины своего истребителя, пикируя вниз, чтобы стереть с лица земли гнездо узкоглазых желтых злодеев.

Снаружи, под улицами, бушевал, ярился, стремясь разорвать мир на части, подземный огонь. Но, стоило мне выронить комикс и закрыть глаза, звуки стихли, и все вокруг замерло в ожидании. Даже Черный Ястреб на картинке, пристегнутый ремнями к пилотскому креслу, ждал, прислушивался: что это я там поделываю?

Выйдя на Шерман-бульвар, окутанный густым знойным маревом, я направился к «Орфеум-Ориенталю». Мир вокруг был недвижен, застыл, будто кадр комикса. Со временем я увидел, что машины и несколько пешеходов на тротуарах на самом деле не замерли неподвижно, а продолжают двигаться, только страшно медленно. Вот мужская нога движется вперед внутри брючины, колено касается отутюженной складки, край брючины медленно поднимается над ботинком, ботинок медленно, точно лапа кота Тома, крадущегося к мышонку Джерри, взмывает вверх… Пятнистая шкура Шерман-бульвара раскалена от жары. Так бы и шел по Шерман-бульвару без остановки, мимо почти неподвижных машин и людей, мимо кинотеатра и винного магазина, сквозь ворота, мимо бассейна и качелей, мимо слонов и львов, тянущихся за кормом, мимо потайной лужайки, где столько раз топал ногами от разочарования и ярости отец, сквозь строй ильмов, сквозь противоположные ворота, мимо больших домов по ту сторону парка, мимо панорамных окон, мимо велосипедов и надувных бассейнов на газонах, мимо наклонных подъездных дорожек и баскетбольных колец, мимо мужчин, выходящих из автомобилей, мимо блестящего черного асфальта игровых площадок, где носится друг за другом ребятня. И дальше, дальше – через поля и шумные рынки, мимо высоких желтых тракторов (засохшая грязь в барабанах колес похожа на старую шерсть), мимо фургонов, доверху нагруженных сеном, через лесные чащи, где заблудившиеся дети идут к пряничной двери по следу из хлебных крошек, через большие города, где никто не увидит меня, потому что никто не знает моего имени – мимо всех и всего на свете.

Но перед «Орфеум-Ориенталем» я замер, как вкопанный. Во рту пересохло, в глазах все плывет. Стоило остановиться, и все вокруг, еще секунду назад такое тихое и неподвижное, встряхнулось и ожило. Загудели сигналы, по бульвару с ревом понеслись машины. За всеми этими звуками слышен грохот огромных механизмов, слышен рев пламени, пожирающего кислород под мостовой. Вдох – и в желудок с воздухом струится огонь и дым.

Пламя внутри скользнуло вверх и наглухо запечатало горло. В мыслях я видел, как достаю из кармана первый четвертак, покупаю билет, толкаю тяжелые двери и вхожу в прохладный холл. Увидел, как протягиваю билет контролеру, а тот рвет его пополам, и я иду по бесконечному коричневому ковру к залу. Зал еще освещен неярким светом. С последнего ряда кресел у самого входа тянет ко мне ненасытные лапы бесформенное чудовище.

– Полюби меня, полюби меня, – звучит из его мокрой черной пасти…

Шок приморозил подошвы к тротуару, затем настойчиво подтолкнул меня в спину, и я побежал вдоль квартала, не в силах даже закричать: губы мои были сжаты, чтоб изо рта наружу не вырвались огонь и дым.

Остаток дня прошел, будто в тумане. Я бродил по улицам, но вовсе не в той пустоте и ясности, какую представлял себе, а слепо, наугад, изнывая от жары. Помню вкус пламени на языке, помню громкий стук сердца… Через какое-то время я обнаружил, что стою перед слоновьим вольером в зоопарке. Между мной и решеткой прошел газетный репортер в безукоризненном сером костюме, и я двинулся за ним. Я знал, что в кармане у него блокнот, что он избит гангстерами, что он сможет раскрыть пресловутый секрет, спрятанный под разрозненными обломками расколотого мира. Он щелкнет спусковым крючком пистолета вхолостую и перехитрит злодея Солли Уэллмана – Берри Крёгера с зоркими девчачьими глазками. И когда Солли Уэллман, торжествуя победу, выступит из мрака, репортер застрелит его – застрелит последней пулей, насмерть.

Насмерть…

За окном второго этажа улыбалась Донна Рид. У кого на свете еще была такая улыбка? Вот и я не знаю. Я был в Чикаго, и рядом, за закрытой дверью, на коричневом ковре истекал кровью Блэки Франшо. А Солли Уэллман – или некто похожий на Солли Уэллмана – все звал и звал меня из пышно украшенной могилы, где прятался, словно секрет. А человек в сером костюме наконец-то вошел в парадную дверь с блокнотом и пистолетом, и тут я увидел, что я всего в паре кварталов от дома.