Стивен Кинг - Судьба Иерусалима[= Жребий; Салимов удел]

Дверь открылась. Марк стоял за ней, подняв ножку над головой, как игрушечный индеец — томагавк.

— Мой мальчик, я пришел те…

Он увидел пустые витки веревки и застыл в удивлении.

Для Марка эти секунды прошли невероятно медленно, как футбольный маневр при повторном показе. Он обеими руками опустил ножку на голову Стрэйкера, не изо всех сил — он берег их для дальнейших действий. Удар пришелся прямо в середину его лысого черепа. Глаза его, раскрытые в удивлении, сомкнулись от внезапной боли. Из раны неожиданно обильно хлынула кровь.

Тело Стрэйкера пошатнулось, и он неуклюже шагнул в комнату. Лицо искривилось в ужасной гримасе. Тут Марк ударил еще. На этот раз удар пришелся по лбу, и брызнула еще одна струя крови.

Он рухнул на пол, закатив глаза, как тряпичная кукла.

Марк расширенными глазами смотрел на него. Конец ножки был в крови, более темной, чем в фильмах, которые он видел. Ее вид вызывал тошноту, но при взгляде на тело Стрэйкера ничего подобного не возникало.

«Я его убил, — только и подумал он. — Хорошо».

Рука Стрэйкера пошевелилась.

Марк отшатнулся. Рука конвульсивно сжалась, и Стрэйкер уставился на него своими холодными глазами сквозь застывшую кровавую маску. Со стоном омерзения Марк принялся молотить дергающуюся руку ножкой, как молотком. Жуткий треск ломающихся пальцев. Наконец, рука бессильно застыла, и он, пятясь, вышел через дверь в холл.

Голова Стрэйкера лежала неподвижно, но рука еще шевелилась с поразительной живучестью, словно челюсть пса, ловящего во сне кошку.

Ножка выпала из его онемевших пальцев, и он продолжал пятиться. Страх вновь охватил его, и он повернулся и стал спускаться по ступенькам, держась за покосившиеся перила.

Внизу было темно.

Он вошел в кухню, крадучись, как лунатик. Заходящее солнце рассыпалось калейдоскопом золота и пурпура. За шестнадцать миль отсюда Бен Мейрс в похоронном бюро смотрел на часы, стрелка которых колебалась между 7.01 и 7.02.

Марк не знал об этом, но знал, что приходит время вампиров. Спускаться сейчас в подвал за Сьюзен значило пополнить ряды Бессмертных.

Но он подошел к двери и сделал три шага вниз, прежде чем страх сковал его почти ощутимой преградой. Он плакал, и все его тело тряслось мелкой дрожью.

— Сьюзен! — закричал он. — Беги!

— М-Марк? — ее слабый голос. — Я ничего не вижу. Тут темно…

Потом внезапный гулкий звук, как холостой выстрел, и следом — довольное, жуткое хихиканье.

Сьюзен закричала… звук, перешедший в сдавленный стон и затем в тишину.

И после — дружелюбный голос, удивительно похожий на голос его отца:

— Иди ко мне, мой мальчик. Я тебя жду.

Сила, заключенная в этом голосе, была столь велика, что он по чувствовал, что ноги сами влекут его вниз. Он сделал шаг, прежде чем смог опомниться.

— Ну иди же, — сказал голос, теперь уже ближе. За дружелюбием проступила сила приказа.

— Я знаю тебя! Ты Барлоу! — выкрикнул Марк в темноту.

И побежал.

Когда он достиг входной двери, страх настолько овладел всем его существом, что, если бы дверь оказалась запертой, он пробил бы в ней дыру, как вырезанный на бумаге силуэт.

Он выбежал из дома (совсем как когда-то маленький Бен Мейрс) и помчался по Брукс-роуд в направлении города и весьма сомнительного спасения. Разве после всего вампир не погонится за ним?

Свернув с дороги, он пробежал через лес, пересек Таггарт-стрим, пробрался через валежник на другой стороне и ворвался на свой собственный двор.

Он вошел через дверь кухни и заглянул в комнату, где сидела его мать с ясно читающимся на лице беспокойством, держа в руке телефонную трубку.

Она увидела его, и по лицу прошла волна облегчения.

— …да, вот он…

Положив трубку на рычаг, она повернулась к нему. Он увидел, что она плакала.

— О, Марк… Где ты был?

— Он дома? — спросил отец из кабинета. Лицо его, хоть и невидимое, явственно нахмурилось.

— Где ты был? — она тряхнула его за плечи.

— А, — сказал он заплетающимся языком, — Упал, когда спешил домой.

Она не смогла ничего сказать. Особенность детства в том, что фантазия и реальность в нем не имеют четкой границы. Умный ребенок знает это и использует в нужных обстоятельствах.

— Я не знал, сколько времени, — добавил он.

Тут вышел отец.

Ночь перед рассветом.

Царапанье в окно.

Он мгновенно проснулся, не тратя времени на воспоминание. Сон и явь были поразительно похожи.

За стеклом в темноте — бледное лицо Сьюзен.