Чайна Мьевилль - Переписчик

– Можно палить как из какого-то одного, так и из обоих стволов сразу. Винтовка стреляет прямо в центр разброса дроби. Ну, вроде как среднее значение диапазона. Это оружие усреднения.

Он снова аккуратно повесил ружье на плечо.

– Да, мне сказали, что жена твоего отца ушла, так и сказали. – Мужчина занес ручку над пришпиленной к дощечке бумагой. – Можем начать. Сбережем время. Расскажи мне обо всем.

И я, несколько месяцев назад примчавшийся в город, выкрикивая обвинения, теперь, когда меня попросили четко и ясно их повторить, никак не мог на это решиться. Я привык к миру, где все знали, что произошло или что я сказал, где разговоры об этом вновь превратились в невысказанные мысли, в секрет, известный всем. Вот он я, медлю с ответом. Я внял убеждениям. Чужеземцу придется потрудиться.

Он ждал, держа ручку наготове.

– Знаешь, что я делаю? Считаю людей, – сказал он. – Считаю людей и прочее. Не всех. Если начать считать всех, то никогда не остановишься, верно же? Я распределяю все по группам. Моя задача – считать только тех, кто родился там же, где и я, или чьи родители или бабушки с дедушками там родились. Затем я записываю то, что насчитал. Такая вот работа. Я начал много лет назад, когда мы решили, что до́лжно подвести итоги. После беспорядков. Нам нужно было знать, где мы. Где мы все. Поэтому я пересчитываю всех с моей родины. Я покажу тебе, где все храню. В книгах.

– Твой отец приехал сюда давным-давно, и он под моей ответственностью. Я должен отметить о нем все подробности, понимаешь. Ты родился здесь, я знаю. Но если я пишу о нем, то должен написать что-то и о тебе. И кое-что о твоей матери. Должен разобраться в деталях. В этом городе не так много людей, пришедших оттуда же, откуда я. Но несколько есть. Одна разводит птиц. Она сказала, что есть еще человек из моих краев. Твоя семья – последняя, о ком я должен отчитаться.

Я рассказал ему об отце.

О том, что он сделал не только с мамой, но и с другими – людьми и животными. Я говорил и говорил, а чужеземец стоял на усыпанном раскрошенными листьями крыльце, потому что отец запретил мне кого-либо впускать в дом.

Гость слушал. Я не видел, что он там записывает.

Понятия не имею, ломался ли мой голос под натиском надежды и отчаяния. Я не знал, когда вернется отец. Я не смотрел в сторону города и не пошел проверить, не поднимается ли он уже по склону. Я рассказал все еще раз.

Наверное, звучало путано, и времени ушло немало. Я сидел на пороге, скрестив ноги, и говорил, а гость стоял и записывал. Дважды его мул вскрикивал, но мужчина не обращал внимания.

Своей историей я не просил о помощи, ибо знал, что мне не помогут. Я рассказывал, потому что чужак попросил, потому что ему нужна была моя история. Для его заметок.

– Откуда она пришла?

Я покачал головой. К тому моменту я уже плакал, хоть и бесшумно.

– Она местная, – сказал я. – Но уезжала жить к морю. Там они и встретились. У меня есть кое-что написанное ею. Но я не думаю, что писала правда она. Хотите посмотреть?

– Хочу.

– Я принесу.

– Ты все это говорил горожанам.

– Они сказали, что без доказательств ничего не могут сделать.

Чужеземец поднял глаза:

– Знаешь, почему твой отец сбежал именно сюда? Я вот знаю. Как думаешь, где твоя мать? – Вопрос он задал совсем тихо, не отпуская дощечки.

Горло перехватило, и ответил я не с первой попытки:

– В яме.

– В яме. Может, покажешь мне яму?

Я не отреагировал, и он окинул меня оценивающим взглядом.

– Помнишь, какую работу я должен выполнить? Помнишь, что мне нужно записать все возможное о твоей матери? Потому я должен все сам увидеть, чтобы мои сведения были точны. Покажи мне.

Я отвел его к мусорной яме.

Мы обошли дом и поднялись по ухабистой дорожке между колючими кустами, в нескольких метрах от плотно растущих деревьев, мимо которых я так часто ходил и где похоронил бутылку с костями.

Оглянувшись, я увидел чалого мула на тропе. Большого, нагруженного свертками. Заметив нас, он задрал голову, поджал уши и раздраженно фыркнул.

У острокаменного порога пещеры я замер и жестом указал внутрь.

Чужеземец вошел. Прошагал вперед и остановился там, где трещина расколола темноту пещеры еще более чернильной тьмой. Гость осторожно наклонился, как наклонялись до него охотник с учительницей и мои мать с отцом. Затем встал на четвереньки, вцепился ладонями в край и опустил голову в разлом. Я наблюдал за ним, крепко прижав руки к груди.