Константин Нормаер - Душеприказчик

Сердце заколотилось в тревожном предвкушении, будто рисунок вот-вот заговорит со мной, рассказав не одну удивительную историю своих бесконечных скитаний.

Я продолжил рисовать. Чернильная нить, будто не касаясь бумаги, приоткрыла образ старого путника, показав моему взору худое одетое в лохмотья тело и длинные костлявые кисти рук. Рука, ведомая невидимым художником, с невероятной легкостью отражала на бумаге старца в самых мельчайших подробностях.

Дождь продолжал хлестать по навесу, когда перо, последний раз побывав в чернильнице, поставило на лице путника последний штрих. Портрет был закончен, а на меня накатила неимоверная усталость. Зевнув, я почувствовал, как сон сковал меня.

Проснулся я внезапно, будто и не спал. Тело колотила холодная дрожь и я только сейчас понял, что за время сна продрог до костей.

Совершенно случайно мне бросился в глаза растекшийся чернильный рисунок, от которого осталось лишь высохшее, вытянутое пятно. Другая часть красовалась на моей руке и лице. С досадой я скомкал испорченный портрет. Наверное, мне никогда не написать эту треклятую историю, не испытав настоящей тоски и одиночества…

– Эй, господин штудент, – раздался снаружи напуганный голос возницы.

Сладко потянувшись, я с неохотой выглянул из-под промокшей насквозь завесы повозки.

На улице была уже ночь. Дождь прекратился, и в воздухе ощущалась приятная свежесть. С интересом изучая окружающую местность, я пытался понять, где мы оказались: по обеим сторонам дороги возвышались низкие кряжистые деревья, охранявшие дремучие чащобы леса, а чуть впереди виднелся слегка покосившийся дорожный указатель.

Взглянув на небо, я ощутил легкое дуновение ветра и вздрогнул – яркая россыпь звезд, словно холодные и бессердечные правители, равнодушно взирали на нас с недосягаемой высоты.

– Дальше не стоит ехать ночью, – наставительно пробурчал возница.

– И в чем же причина? – искренне удивился я.

– Молчаливый погост – дурное место. Ночью как хошь, а ни за что не поеду, – отрывисто проговорил извозчик и тут же затих.

Внимательно вглядевшись в темноту, я попытался различить среди дорожного сумрака покосившиеся кресты и склепы.

– Дурное место говорю вам, господин штудент. Я не в жизнь не поеду, – произнес возница слегка побледнев.

– А в объезд? – осторожно предложил я.

– Некуда здесь объезжать. Везде эти могилы. И болоты! Куды не плюнь. Богом клянусь, дурное место. Знал бы, что днем не успеем проскочить, ни в жизть не поехал бы!

Отчего-то мне стало не по себе. Слишком уж убедительно говорил извозчик, и с каждым сказанным им словом, где-то внутри росло непреодолимое желание забраться обратно в повозку и с головой накрыться теплыми одеялами.

В ночи раздалось тревожное уханье филина, и я ощутил, как екнуло сердце, и по спине пробежал тревожный холодок.

Костер тихо потрескивал свежими еловыми ветками, а мне все никак не удавалось хорошенько согреться. Наверное, так и заведено, что одни могут годами скитаться по лесам и чащобам в поисках приключений, а другим – суждено читать об их подвигах и мирно попивать чай, сидя у теплого домашнего камина.

Видимо поэтому, столкнувшись с небольшими дорожными неприятностями, я навсегда уверовал, что никогда мне не стать храбрым и отважным странником, смело смотрящим в глаза любой повстречавшейся на пути опасности.

– Сейчас будет теплее, – бодро произнес возница, подбросив в костер еще пару веток.

– Странные места. Тихие, и какие-то без… – Я попытался подобрать подходящее слово, но Филджи сам договорил за меня.

– Мертвые… По-другому и не назовешь. Даже и не старайтесь, господин штудиоз.

Мне ничего не оставалось, как ответить согласием.

Погревшись у костра, Филджи сел на подстилку и разведя руками, тихо произнес:

– Еще мой дед не советовал захаживать в здешние места. Не сунь сюда носа – не принесешь в свой дом беды.

– А почему его назвали: «Молчаливый погост»? – сгорая от любопытства, поинтересовался я.

Возница задумчиво хмыкнул:

– А ты попробуй на нем хоть слово произнеси. Еще ни кому не удавалось. Язык сам не поворачивается, будто все слова позабыл. Даже днем едешь, а сердце замирает и на душе такой страх, что потом всегда помнить будешь.

В моем воображении живо возникли образы старых покосившихся от времени могил и надгробных плит, на которых вместо душераздирающих надписей были раскиданы человеческие кости.

– А кого на нем хоронили? – сам не знаю почему, поинтересовался я.