Руслан Ерофеев - Хтонь. Зверь из бездны

– Гусь, это Сокол. Ты где летаешь, птица ты безмозглая? Дождешься, насадят тебя гузкой на вертел! Прием!..

Это действительно был майор – всамделишный и абсолютно живой, несмотря на отделявшую его от Казарина струящуюся бездну радиоэфира!

– Стрижак!.. – от избытка чувств Артем даже отбросил всю обязательную «орнитологическую» чепуху из дешевых детективов, где доблестные «Соколы» и «Беркуты» ловят разных отщепенцев, тормозящих советское общество на пути к светлым далям коммунизма. – Стрижак, миленький, как же я рад тебя слышать!

– Ты где плаваешь, гадкий Гусенок? – встревоженно отозвалась черная пластиковая коробочка. – Вторые сутки от тебя – ни «здрасте», ни «насрать»!

Казарин утомленно потер лоб. Вторые сутки? А ему казалось, что он ползает в этих подземельях на карачках уже целую вечность…

– Сокол, Сокол, это Чайка. Кончай засирать эфир, а то генералу пожалуюсь – до Нового года будешь жить без спецпайка, на одних макаронах. Прием! – проворчал из динамика кто-то третий густым басом.

– Не капай жиденьким, птичка моя белокрылая, я тебя за это рыбкой угощу под жигулевский пивасик! Мы же строго по делу! – моментально отозвался Стрижак.

– Сокол, ты все равно не поверишь, где я, поэтому даже объяснять не буду, – вновь включился в разговор Артем. – Но скоро я окажусь на территории завода имени Цюрупы. Наш клиент – там! Как понял меня, Сокол?

– А-а-атлична понял тебя, Гусеночек! – прозвучал сквозь помехи веселый голос Стрижака. – Обставил ты меня, значит! Прием!

– Ничего, Сокол, перевернется и на твоей улице грузовик с сервелатом! – утешил Артем. – Соколик, вышли группу захвата на завод Цюрупы! Я уже почти на месте! Как понял меня? Прием!

Казарин еще несколько раз проорал в рацию этот свой «Прием!», но тщетно: Сокол почему-то замолчал, будто ему на голову колпачок надели. Но вот в недрах черной коробочки что-то затрещало, и майор Стрижак неожиданно пропел голосом Кобзона:

Как говорят в народе, легче остановить бегущего бизона, чем поющего Кобзона. Однако певец вдруг поперхнулся, в динамике сочно хлюпнуло, и сквозь дырчатую сетку на поверхности пластиковой коробочки вдруг проступила густая темная кровь.

Теперь пение сопровождалось такими звуками, будто у певца хлестала горлом кровь. Кобзон булькал, захлебывался и хрипел, словно кто-то, кого он сильно достал своим пением, пришел и перерезал ему глотку. Кровавые брызги из динамика летели Артему прямо в глаза, в лицо.

Из стыков, соединявших две половинки пластиковой коробочки рации, густым потоком хлынул зеленоватый гной. Пальцы Казарина стали липкими, в ноздри ударила непереносимая гангренозная вонь. Он взвизгнул от ужаса и отвращения, размахнулся и швырнул гноекровоточащую, как оскверненная икона, рацию в украшенную блестящими изразцами стену. Ударившись о плитку, черная коробочка разлетелась на куски. Вслед за тем целый ряд плитки, до самого пола, начал рушиться вниз, словно в замедленной киносъемке. Затем из отверстия высотой примерно в рост Артема неслышно показался человек. Девушка. Неописуемой красоты лицо обрамляли темные кудри, старинные прозрачные одежды не скрывали ни одной линии прекрасного смуглого тела. Дева все так же беззвучно подплыла к Казарину, и он неожиданно обнаружил, что вся его одежда куда-то исчезла. Красавица опустилась на колени, и Артем почувствовал, как горячая волна возбуждения охватывает все его тело – до кончиков пальцев на ногах. Прикосновение губ прекрасной незнакомки принесло Казарину неизъяснимое наслаждение, какого ему еще никогда не доводилось испытывать ни с одной женщиной. Вдруг девушка остановила ритмичное движение губ и, не выпуская изо рта то, чему она даровала свои ласки, подняла глаза на Артема. Того словно током шарахнуло.

– Мама?.. – завыл он, и слезы брызнули из его глаз упругими струйками, как у рыжего ковёрного в цирке. – За что?.. Ты же умерла!.. Да за что ж мне это, Господи?!