Руслан Ерофеев - Хтонь. Зверь из бездны

– В данном случае ’ечь идет о мифологии, – суча ножками от нетерпеливого интереса, прервал его пламенную речь картавый ведущий. – А имеются ли исто’ические свидетельства о существовании обо’отней?

– Безусловно, – тряхнул шевелюрой его собеседник. – В Аркадии, где Ликаон считался основателем государства и первым царем, проходили пышные празднества – Ликайи, во время которых посвящаемые становились волками на девять лет – после того, как собственноручно приносили человеческую жертву. Они буквально натягивали на себя волчьи шкуры и вели животный образ жизни, воруя скот, разрывая туши голыми руками и зубами и питаясь сырым мясом. Это был древний аналог средневекового монашества – своеобразный способ служения богам. Аполлон также был богом-оборотнем, одно из его имен – Ликейос. В «Илиаде» Гомер называет Аполлона рожденным от волчицы. Там же, кстати, имеется и рассказ о человеке-оборотне. В Средние века количество письменных свидетельств о вервольфах значительно возрастает.

– Что же могут означать эти свидетельства? – капал на мозги Капица. – Являются ли они плодом вооб’ажения с’едневековых медиевистов – или отголосками каких-либо ’еальных событий? Здесь какая-то философская бездна: отчего человек в коллективном сознании вновь и вновь п’евращается в зве’я? Неужели это всего-навсего, как считал Ка’л Густав Юнг, коллективная бессознательная общность вины за пе’вобытный каннибализм наших дальних п’едков?

– Да, в самых заповедных уголках сознания тлело и временами – то в одном, то в другом человеке разных эпох – вспыхивало особого рода безумие – ликантропия, – задумчиво проговорил волосатик. – И тогда человек воображал себя зверем, его охватывала жажда крови, и он становился социально опасным, способным на насилие и убийство. То, что в Средневековье принято было именовать ликантропией – не мистическая одержимость, а психическое заболевание – пока, к сожалению, малоизученное. Еще менее объективное представление имели о ней люди в Средние века. Вполне закономерно, что, когда они находили тела жертв, растерзанных людьми, страдающими этим психическим заболеванием, они приписывали их гибель действиям фантастических чудовищ – полуволков-полулуюдей. Рассматривать любые психические заболевания как одержимость демонами – вообще очень характерно для сознания средневекового европейца…

«Стояли звери около двери…» – в который раз всплыло в памяти Артема, и в голове послышался знакомый уже по прошлым странным и страшным галлюцинациям (или не галлюцинациям?!) гул.

– А возможны ли п’ецеденты заболеваний подобным недугом в наши дни? – с живейшим интересом спросил Капица…

– Артем, твою ж дивизию, ну, ты чё накрошил-то, как в курятнике! – вздрогнул Казарин, словно издалека услышав голос Насти, которая, оказывается, стояла перед ним.

Похоже было на то, что она уже довольно давно читает ему нотации, а он уловил лишь последнюю ее фразу.

– Дай послушать! – нетерпеливо отмахнулся Артем от девушки и снова вперился в экран.

– Ох, Артем, Артем, – покачала головой Настя. – Мне кажется, что, если бы не я, ты бы и через собачью башку вчера перешагнул, как через хлебные крошки. Так и оставил бы ее валяться в прихожей!

Казарин снова вспомнил их давешний приход домой: как он чуть не наступил на подброшенную в его квартиру собачью голову с остекленевшими глазами и его именем на лбу, и как Настя испуганно выдохнула ему в затылок:

– Козлюк, сука!

Конечно, Козлюк, кто же еще. Больше некому. Только он способен на такие подарочки. Самое сложное было – донести эту мерзость до мусоропровода и при этом не блевануть. Зато у крыс, лазавших по мусорной кишке между этажами, ночью, наверное, было королевское пиршество.

Казарин стоически перенес окончание укоризненного спича своей новой пассии – лишь бы иметь возможность поскорее снова уткнуться в телеящик. Но, когда Настя закончила его «пилить», на экране уже во всю шарлатанили филиппинские хилеры, «погружая» пальцы в тела пациентов без всяких надрезов и «извлекая» из них «болезни» в виде кровавой куриной требухи, которую эти негодяи ловко прятали между своих проворных смуглых пальцев. Ответ на вопрос экранного академика о том, может ли такая «болячка», как ликантропия, пристать к современному человеку и сделать из него дикого зверя, Казарин благополучно прошляпил.

– Я на службу, – раздраженно буркнул он Насте из прихожей и принялся втискиваться в еще не до конца просохшие ботинки.