Бутылка треснула по харе не хуже биты заправского бейсболиста.
Битое стекло так и хряснуло. Вместе с зубами.
Он кулем завалился набок. Я выхватила у него нож. И сверху уперлась ему коленом в грудь.
– Сделай это, – вяло выговорил он. Там, где у него раньше жили зубы, теперь сидели осколки бурого стекла. – Вот ты и стала, как я, Джек. Убей меня.
Меня изнутри бередил гнев. Убей? Вот так возьми и отпусти на тот свет? А те люди, которых ты, изверг, бессчетно прикончил? А мои друзья и то, что ты с ними учинил? Ну уж нет.
Стиснув зубы, с предельно напряженными мышцами, я поднесла нож ему к горлу.
Когда-то, целую жизнь назад, у меня был шанс убить опаснейшую психопатку, но вместо этого я ее арестовала. Надела наручники. Звали ее Алекс Корк. За свое великодушие я тогда дорого заплатила: она сбежала и разразилась еще одной чередой убийств.
Но я не сожалела. Я не такая, как Алекс. Или Лютер.
Я не убийца.
– Не была такой, как ты, и не собираюсь, – сказала я, откидывая нож. А затем схватила его за волосы и как следует припечатала мордой о бетонный пол.
– Убивать я тебя, Лютер, не буду, – сказала я ему, повторяя целебную процедуру, – а вот где мой ребенок, ты мне расскажешь.
В третий раз я шибанула его так, что у него глаза полезли на лоб, а зрачки закатились к макушке.
Затем я сверху подошвой притоптала его к полу, а обыскав, нашла у него в карманах несколько пластиковых завязок – весьма кстати. Ими я связала закрученные за спину руки. Крепко. Для верности тремя такими штуковинами. А еще четырьмя прикрепила ноги к металлической ножке того самого кресла для пыток.
Вот так-то. Чтобы этот психопат меня больше не донимал. Теперь донимать его буду я, пока он не отдаст мне мое дитя.
Я подковыляла к Гарри. Пощупала ему пульс: уверенный.
Осмотрела на предмет повреждений и увидела, что у него кровоточит голова.
Опасаясь худшего, я раздвинула ему колтун волос на макушке. Пуля ее царапнула, оставив борозду. Еще бы миллиметр, и… Но она отскочила от толстенной черепушки.
Перешла к Хербу, потрогала пульс у него: слабый. Еще бы: два выстрела в живот.
На прикосновение к ранам Херб протяжно застонал.
– Ничего, я вызову помощь, – подбодрила я его.
Херб в ответ слабо улыбнулся:
– Джек Дэниэлс снова спасает друзей.
– Это мы еще разберемся, кто кого спас. Когда отсюда вылезем.
Дальше была очередь Фина.
Он сидел, притиснув ладонь себе к боку. Но при виде меня он улыбнулся:
– Сразу видно, моя женщина.
Пульс у него был слабым.
– Фин, я так сожалею. Обо всем.
– Как ребенок?
У меня в глазах защипало от слез.
– Красавица. Глаза твои.
Он потянулся, беря мою ладонь:
– Мы ее отыщем.
Я кивнула, чувствуя у себя в горле ком.
– Я люблю тебя, Фин. Очень-очень.
– И я тебя, хорошая моя.
– А я вас всех! – обозначился очнувшийся Макглэйд. – Даже тебя, толстожопина.
Каким-то образом мы все умудрились встать на ноги и похромать, опираясь друг на дружку, со стонами; все до единого избитые, простреленные, остро нуждающиеся в медицинской помощи.
Но не сломленные. Черт возьми, не сломленные!
Из круга насилия мы выбрались все вместе, одной кучей, и побрели по темному переходу, как какая-нибудь неисправная кособокая колымага. Так и прибыли к еще одной железной двери. На которой также виднелась табличка:
КРУГ 9: ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Стать пред собой он дал мне повеленье,
Сказав: «Бог Дис [63] У Данте – то же, что Люцифер.
и вот страна, где вновь
Вооружись отвагой на мгновенье».
«Ад», Песнь XXXIV [64] Пер. Д. Мина.
Входить туда я не решалась, готовая повернуть назад и искать какой-нибудь обходной путь; игры Лютера уморили меня до полусмерти. Но здесь тоже могли находиться невинные жертвы.
Я толкнула дверь, и та неожиданно открылась.
Это помещение было не таким причудливым, как другие. По виду больше напоминало ангар или крупный склад, чем круг ада.
Ни ветра, ни мерзлого дерьма. Ни огня, ни вони канализации. Ни медяков, ни медведей. Ни электричества.
А лишь один-единственный человек, прикованный цепью к стене, с кляпом во рту и в окружении взъерошенных кип бумажных листов формата А-4. Ими были обклеены стены; они же топорщились у его ступней, а иные были даже прицеплены к его груди и ногам.
На каждом из тех листов, счет которым можно было вести, наверное, на тысячи, унылыми цепочками тянулось одно и то же слово:
ЛЮТЕРЛЮТЕРЛЮТЕРЛЮТЕРЛЮТЕР
ЛЮТЕРЛЮТЕРЛЮТЕРЛЮТЕРЛЮТЕР
Человек был наг, изможден, в чересполосице шрамов. Грязно-седые космы, длиннющая борода.
Читать дальше