Алексей Биргер - Заклятие слов

Ремзин вызвал прислугу, распорядился, чтобы подавали второе, потом повернулся ко мне.

— Как видите, ничего мистического в ней нет, если вдуматься. Есть мужество, есть фанатичная преданность своему делу. Но все эти «чудесные знамения»… Они частично находят вполне нормальное объяснение, а частично их можно списать на фантазию Татьяны. Фантазия у нее довольно буйная, как вы наверно успели заметить.

— И вы мне позволяете обо всем этом рассказать? — уточнил я.

— Позволяю использовать. Так, чтобы и место действия, и действующие лица были не слишком узнаваемы… Мне представляется важным, чтобы люди узнали эту историю, пусть и в измененном виде. А теперь расскажите мне, почему эти скоты так внезапно отступились от библиотеки.

Я рассказал, и он очень смеялся.

— Выходит, мне здесь делать нечего. Я ж, вы правы были, только ради того и приехал, чтобы Татьяне помочь. Она мне позвонила, и я пообещал вмешаться, я ж дал ей слово, что в любой момент избавлю ее от всех неприятностей.

— Поэтому она и была так спокойна, — медленно проговорил я.

— Да, конечно. А теперь она, конечно, считает, что это мне обязана избавлением от бед. Не будем ее разубеждать. Зачем это?

— Совершенно незачем, — согласился я.

В гостиницу я вернулся в начале пятого.

Итак, я знал теперь все… или почти все. Кое-какие вопросы еще оставались. И довольно важные вопросы, по правде говоря.

Саша и Колька заявились минут через пятнадцать после моего возвращения. Возможно, они паслись возле гостиницы, выглядывая, когда я появлюсь, чтобы сразу подняться ко мне, дав мне несколько минут на передышку.

— Мы готовы! — сообщил Колька.

— Приятно слышать, — ответил я. — И что мы будем делать?

— Прежде всего, расположим наш чертеж по сторонам света, — сказала Саша. — Она достала большой лист ватмана, на который было тщательно перерисовано «магическое колесо» Йейтса, или «Великое Колесо», как он сам его называл. С делением на двадцать восемь фаз, с указателями «Север», «Юг», «Запад», «Восток», размеченное на четыре четверти, западная четверть — четверть Чаши, восточная четверть — четверть Жезла, северная четверть — четверть Желудя, южная четверть — четверть Розы, с дополнительными обозначениями прибытия и упадка силы, символами сердца, головы… словом, все, как положено.

— Солнце сейчас вон там, — указал Колька. — Значит, и запад там.

— Очень хорошо, — Саша расстелила Великое Колесо на ковре, проследив за тем, чтобы четверть Чаши смотрела точно на запад, а значит, и другие четверти располагались соответственно. — Вот.

— Что теперь? — спросил я.

— Теперь?.. — Саша поглядела на Кольку, а он — на нее. — Теперь нам надо сосредоточиться на этом колесе, я так понимаю, и когда мы сосредоточимся и сольемся с ним, то что-то произойдет. А для того, чтобы сосредоточиться, нам надо произнести четыре четверостишия, по одному для каждого символа, причем на ту тему, которую мы хотим выяснить. И тогда пятое четверостишие родится у кого-то из нас само, и это будет ответ. Вот не знаю только, надо задергивать шторы, чтобы был полумрак, или пусть лучше солнце светит?

— Пусть светит, — предложил я.

— Ну, тогда… — Саша чуть растерянно поглядывала по сторонам. — Все готово?

— Вы не против, если я останусь сидеть в кресле? — спросил я.

Они согласились, что я могу сидеть, а сами встали по бокам Колеса, возле четвертей Желудя и Розы.

— Одну секунду, — сказала Саша. — Минутку помолчим, чтобы сосредоточиться, а потом я сперва прочту одно старинное русское заклинание, в котором ворон упоминается. Я его в книжке нашла. По-моему, оно не помешает.

С минуту стояла полная тишина. А я глядел на ребят и думал, насколько же вся эта так называемая магия, которая должна быть «страшной и недопустимой», лучше и чище того, что люди умудряются вытворять друг с другом. Я еще не пришел в себя от страшного рассказа Ремзина, и приятно было смотреть на то, что, по сути, являлось детской игрой. Серьезные, встревоженные и торжественные лица ребят сами по себе были доказательством того, что жизнь продолжается и что в жизни много хорошего…

Потом Саша быстро забормотала, иногда заглядывая в бумажку, которую держала в руке:

— Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас, Боже. Летит ворон через синее море, несет в зубах иглу, в игле шелкова нитка, коею зашивается кровавая рана раба Божия Уильяма Батлера Йейтса от кщенаго, пораженного, молитвеннаго, от тридевять жил, от тридевять пажилков, от тридевять суставчиков. Едет мужик Аникан, говорит он: «Как слюна моя не канет, так руда Йейтса не канет».