Хью Уолпол - Призрак потерянного озера. Поместье Вэйдов. Госпожа Лант

По хрустящему снегу мы спустились с пригорка, на котором стоял дом.

Я не помню, о чем мы говорили; нам было легко общаться в тот день.

Через поля мы дошли до места, откуда было видно море — гладкое, как шелк, — и повернули обратно. Помню, я воодушевился настолько, что будущее стало представляться мне в самых радужных тонах. Я начал понемногу делиться с Лантом своими планами, надеждами на издание книги, к работе над которой я только что приступил, и даже стал туманно намекать, что, может быть, мы могли бы опубликовать что–нибудь вместе; я полагал, что мы оба нуждались в друге, имеющем взгляды и вкусы, подобные нашим.

Помню, пока я говорил, мы пересекли маленькую деревенскую улицу и повернули на тропинку, ведущую к темной аллее, примыкающей к дому.

Именно в этот момент все неожиданно изменилось.

Сначала я заметил, что он меня не слушает, а смотрит мимо меня в самую гущу деревьев, окаймлявших серебристый ландшафт. Я тоже взглянул туда, и сердце мое забилось сильнее.

Там, как будто ожидая нас, прямо перед деревьями стояла та самая пожилая женщина, которую я видел у себя в комнате.

Я остановился.

— Вот же она! — воскликнул я. — Та самая женщина, о которой я говорил!

Он схватил меня за плечо.

— Там никого нет, — сказал он, — разве вы не видите? Это тень. Что с вами? Разве вы не видите — там никого нет!

Я шагнул вперед — действительно, там никого не было, и по сей день я не могу определенно сказать, была ли это галлюцинация или нет. Я знал лишь одно — все вокруг померкло с этой минуты.

Когда мы в молчании вошли в аллею, было уже так темно, что я с трудом различал дорогу. Запыхавшись, мы подошли к дому.

Лант поспешил в кабинет, словно забыв обо мне, но я пошел за ним. Закрыв за собой дверь кабинета, я собрал все силы и сказал:

— Что вас тревожит? Вы должны сказать мне! Иначе как я смогу вам помочь?

Он ответил странным голосом — голосом помешанного:

— Повторяю, меня ничего не тревожит. Можете вы мне поверить! Я в полном порядке… О Боже! Боже мой! Не уходите! Именно сегодня, этой ночью, она сказала… Но я ничего не сделал, говорю вам, ничего, все это только ужасная злоба…

Он умолк, но все еще не отпускал мою руку. Он делал какие–то непонятные знаки, вытирал взмокший лоб, просил моей защиты. Потом вдруг опять разозлился, но снова просил, умолял, хотя я ему ни в чем не отказывал.

Я понимал, что он был близок к сумасшествию, и меня самого стал одолевать страх от этого сырого и темного дома, от большого дрожащего человека и от чего–то, что было еще страшнее. Мне было жаль его, но что я мог сделать?

Что бы вы или кто другой сделали на моем месте?

Я усадил его в кресло перед камином, в котором теперь мерцали лишь несколько красных угольков. Он не отпускал меня ни на шаг, сжимая мою руку в своей.

Я повторил как только мог спокойно:

— Не бойтесь, расскажите мне, что вы сделали, чего вы боитесь, и тогда мы вместе встретим опасность.

— Боюсь! Боюсь! — повторил он, а потом, с огромным усилием взяв себя в руки, что не могло не вызвать моего уважения, сказал: — Я потерял голову от одиночества и уныния. Ровно год назад в эту самую ночь умерла моя жена. Мы ненавидели друг друга. Я нисколько не сожалел о ее смерти, и она это знала. Во время того последнего приступа, уже задыхаясь, она сказала, что вернется; я всегда страшился этой ночи. Отчасти поэтому я пригласил вас. Чтобы не быть одному, чтобы хоть кто–то был рядом со мной. И вы были так добры — более добры, чем я имел право ожидать. Вы, должно быть, считаете меня сумасшедшим, раз я говорю такие вещи, но сегодняшнюю ночь мы проведем вместе. Не бросайте меня!

Я пообещал, что не покину его, и изо всех сил старался его успокоить.

Не знаю, сколько времени прошло с наступления темноты. Ни один из нас не пошевелился, огонь погас, и лишь сквозь расшторенное окно в комнату проникали причудливые, бледные снежные блики.

Теперь все это кажется нелепым. Мы сидели: я на стуле, вплотную придвинутом к его креслу, рука в руке, словно влюбленные. Но на самом деле испуганные, полные ужаса перед надвигающейся неизвестностью, не в силах ничего предотвратить.

На меня нашло странное оцепенение, и я не мог преодолеть его. Что бы другой предпринял на моем месте? Позвал бы слугу, послал бы за доктором, отправился бы в деревенский кабак? Я же ничего не мог сделать, только следил за снежными бликами, дрожавшими на стенах. Напряженную тишину прерывал лишь доносящийся из леса крик совы.