Тахера Мафи - Чаролес [litres]

– А что я должен был делать? Он весь… в пауках! И… и… других насекомых! Они у него под рукавами, и по ногам тоже ползают! – Оливер в ужасе уставился на свои ладони. – Ради Ферен , зачем мы вообще сунулись в этот ненормальный, мерзкий городок, к его психованным жителям…

– Я очень извиняюсь за насекомых, – быстро сказал Беньямин.

У Оливера отвисла челюсть. Затем его щеки пошли красными пятнами, а лицо, к чести мальчика, приняло пристыженное выражение.

Тем временем Беньямин поднялся со всем достоинством, возможным в такой ситуации, и оказался ростом всего чуточку ниже Оливера. Окинув взглядом картину вокруг, он немедленно осознал три вещи. Во-первых, его урожай был не окончательно погублен. Во-вторых, сам он был более чем жив. И в-третьих, Алиса – хотя в ту минуту он еще не знал ее имени – была не ангелом, а девочкой , что выглядело даже более чудесным вариантом. Видите ли, за свою жизнь Беньямин встречал разных девочек, но никогда – столь поразительных. Алиса, по его мнению, как никто приближалась к совершенству и превосходила изяществом даже столь любимые им цветы шафрана. Только благодаря Алисе, которая сейчас молча разглядывала свои ботинки, Беньямина не задели слова Оливера. Он чувствовал, что в ее груди бьется родственное сердце, – хотя и не смог бы объяснить это ощущение.

В любом случае, этим троим предстояло многое обсудить, и Беньямин морально приготовился к долгой беседе. Начать он собирался с обсуждения шафранового инцидента, а затем перейти к более сложным вопросам вроде «Вы кто такие?» и «Что это вы тут делаете?» Он уже почти открыл рот, собираясь произнести первое слово, как вдруг его прервал еще один неожиданный, хотя и очень маленький герой нашей истории.

Пока трое детей глазели друг на друга, павлиний паук незаметно вскарабкался по юбкам Алисы, прополз по ее пальто, обогнул шею и устроился прямиком на кончике носа, откуда ему открывался наилучший вид на девочку. Распахнув яркий радужный веер, он переставлял лапки по ее щеке с почти завораживающим изяществом, отчего красочное тельце так и переливалось в лучах солнца. Это было весьма умное создание, прекрасно сознающее свою привлекательность, и бесцветная Алиса вызвала у него живой интерес. К тому же паук относился к Беньямину с большой нежностью и надеялся разведать обстановку в пользу мальчика.

Алиса, собрав всю свою храбрость, застыла столбом. Сейчас она могла только терпеливо ждать, пока паук закончит сверлить ее любопытными глазками. Она все еще не понимала, как это существо связано с Беньямином, но, несомненно, чувствовала их связь и не хотела еще сильнее обидеть нового знакомого. Поэтому она промолчала, мысленно проклиная Оливера за его недавнюю грубость. В конце концов, это они врезались в Беньямина, а не он в них.

И все же…

Это было очень, очень странно.

Жители Чаролеса, как и жители Ференвуда, обладали каждый своим волшебным даром – однако здесь их сходства заканчивались и начинались многочисленные различия. Ференвудцы Сдавали таланты на церемонии совершеннолетия; они высоко ценили магические способности и открыто предъявляли миру и окружающим то, чем наградила их судьба. Но в Чаролесе Алиса и Оливер встретили за два дня уже двух хранителей секретов. Беньямин, как и Лейли, считал магию исключительно личным делом, никогда не говорил о своих отношениях с насекомыми и даже не пытался объяснить эту членистоногую свиту. Никто не знал, почему он вечно покрыт пауками – включая его собственную маму, – а он не утруждал себя рассказами.

Дело в том, что Беньямин считал людей… странными. Он искренне не мог понять, зачем они прикрывают скелеты кожей, и испытывал глубокое уважение к тем, кто гордо носит свои кости наружу. И хотя технически он был человеком, Беньямина утешала слабая надежда, что, возможно, он хотя бы не так человечен, как другие. Эта маленькая фантазия зародилась в нем еще в детстве, когда однажды он так расчесал царапину на локте, что кожа лопнула – и из нее посыпались сотни новорожденных паучков. До того момента Беньямин и не подозревал, что они все в нем сидят. Теперь только он знал причину странности, которой никто больше не мог найти объяснения.

Беньямин годами страдал от слабого, но непрерывного внутреннего зуда, и хотя он не раз жаловался на него окружающим, страдания мальчика не принимались всерьез. Ни один доктор (волшебный или нет) не мог предположить, что эта щекотка порождена множеством крохотных лапок, снующих по его венам. Когда кожа Беньямина разошлась впервые, ему было восемь, и, слушая их слезные прощания – осиротевшие дети покидали дом, – он испытал забавное чувство ответственности по отношению к этим пришельцам. С тех пор, когда бы новое семейство ни оставило его плоть, он выпускал их в мир со всей нежностью любящего отца.