Ксения Хан - Хозяин теней [litres]

Она оборачивается к нему всего раз. Смотрит долго, пристально, и Серлас не видит в ее глазах ни страха, ни отчаяния – должно быть, он впитал их за двоих и теперь разрывается на части, видя, как босыми, перепачканными в земле ногами жена поднимается на шаткое колесо в ворохе хвороста. Как цепляется тонкая ночная сорочка за каждую веточку. Как все в ее облике излучает спокойную отрешенность.

Несса.

Слезы застилают ему глаза, отчаяние не дает подняться с колен и кинуться наперерез Дугалу, который уже подносит факел к вороху сухой травы.

– Ведьма! – увереннее кричат горожане. – Ведьма, гореть тебе в аду!

Нос обжигает алкогольными парами – так пахло в погребе паба, так пахнет от пьяниц в темном переулке Трали. От криков со всех сторон, от собственного вопля, что рвется из груди, Серлас почти теряет рассудок.

– Серлас, – тихо зовет Несса. Голос звучит как будто у него внутри, в нем самом. В темноте и тишине – и нет вокруг ни злых горожан, ни палящего жара костра, ни городской площади. Нет ничего, и Серласа тоже нет.

– Серлас, – настойчиво бьется в нем голос Нессы. – Ты должен пообещать мне. Дай мне слово.

Истерзанный муками рассудок больше не желает сопротивляться неизбежному. Серлас проваливается в темноту вместе с выдохом:

– Обещаю.

Клеменс хватает только на одну сотую дюйма. Лезвие скальпеля касается кожи на секунду, не более, прежде чем она отнимает руку.

– Нет, я не могу, это слишком!

– Клеменс!

Она снова прикладывается к бутылке. Когда Клеменс брала ее из ящика письменного стола, разве виски в ней было всего наполовину? Теодор взглядом указывает ей на скальпель.

– А теперь вытащи нож из моего чертового тела, – говорит он. У него уже блестят и лоб, и скулы, и шея, и грудь, и весь он покрыт испариной и тяжело дышит, и то и дело – Клеменс заметила – впадает в короткое забытье.

– Пинцет, девчонка, – цедит Теодор сквозь зубы. Он точно стер их до десен, раз столько терпит и не издает ни стона. – И прекрати плакать.

Клеменс быстро-быстро кивает и хватает пинцет. Ладно, она справится, она сможет. Иначе этот безумный умрет у нее на руках.

Пальцы не слушаются, алкоголь не спешит избавлять ее разум от паники. Адреналин, должно быть, победил опьянение в неравной борьбе и только расшатал нервы.

Она склоняется над раной и медленно, затаив дыхание, погружает кончик скальпеля в распухший порез.

– Клеменс, прекрати плакать, – тихо просит Атлас. – Твои слезы как кислота.

– Прости, – шмыгая носом, извиняется она. – Я сейчас, я только легонько…

И тут Теодор вскрикивает, дергается так, что Клеменс от страха роняет пинцет.

– Господи! Прости, Теодор, я не хотела!..

Он коротко выдыхает – грудь вздымается и опускается в такт неровному дыханию – и закрывает глаза, напряженно морща лоб.

– Вытащи его, ради всех святых! И не упоминай уже Господа, он тебя все равно не слышит.

– Откуда тебе знать! – вскрикивает Клеменс. Ее голос становится выше и трепещет, как слабый огонек свечи на сквозняке. Она сердито сдувает со лба выбившиеся из хвоста волосы и снова хватается за упавший на пол пинцет. – Лежи смирно. Сейчас вытащу.

О том, что она определенно сделает еще больнее и хуже, Клеменс не думает. Старается не думать, хотя мысленно вопит так, что закладывает уши.

– Я знаю, что Господь глуховат к мольбам мелких людишек, – тихо и медленно произносит Теодор. Клеменс вздыхает и снова поднимает руку.

На этот раз он почти не двигается. Сдавленно стонет, когда Клеменс поддевает пинцетом лезвие ножа, ржавое и наверняка заразное до безумия, и резко выдыхает, как только она выдергивает его целиком.

– Готово! – восклицает она и победоносно глядит на Теодора, но ее тут же охватывает новая волна паники. Белый и безжизненный он закрывает глаза, как в замедленной съемке. – О, нет! Нет-нет-нет, Теодор!

В коробке Бена как по волшебству обнаруживаются бинты, спиртовой раствор, жгуты. Жгуты! Нужно было воспользоваться ими сразу! Глупая, глупая Клеменс!

Она до половины разматывает бинт и прикладывает скомканную рубашку Теодора к его боку. Двух рук явно не хватает.

Он вдруг выныривает из своего обморока, будто из-под воды. Глубоко вздыхает, так что излом ребер натягивает кожу под тупым углом, рвано выдыхает горячий воздух. И смотрит на Клеменс странными мутными глазами.

– Ты так похожа на мать, – шепчет он. – Так похожа… Такая живая, такая добрая… Я не спас ее, Клементина.