Дарья Бобылёва - Вьюрки [litres]

Неудивительно, что в институте Катя увлеклась фольклором и знала такие подробности бытования мифических тварей, что преподаватель ее отметил и пригласил в аспирантуру. А Катя решила совсем уж отличиться и представить во вступительной работе свежий фольклор, ею лично в Стоянове собранный. На бабушкиной малой родине Катя никогда прежде не бывала, но знала о ней уже столько, что, казалось, с закрытыми глазами любой дом бы нашла – и где подменыша растили, и где последняя шептунья жила. И с людьми тамошними, думала молоденькая и глупая Катя, она сразу дружбу заведет, ведь знакома уже заочно. Договорится, улестит, и расскажут-напоют ей на диктофон столько, что знай расшифровывай.

Вот только выяснилось, что даже собственную бабку она не знает. Как услышала ветхая Серафима, что Катя в Стояново собралась, – расколотила свежевымытую банку, метнулась к Кате, хрустя осколками, стиснула почти бесплотными руками.

– Не смей!

Катя от неожиданности не нашлась что ответить, просто стояла и хлопала ресницами. Никогда прежде она тихую, больную бабушку такой не видела. А бабушка разглядывала ее в упор, с тревожной жадностью, как будто тоже увидела впервые. Тонкое, иконописное лицо Серафимы бледнело, каменело, а потом глаза вдруг расширились и остановились, точно она искала во внучке что-то и вот наконец нашла.

– Баба огненная! – вскрикнула она и наотмашь ударила Катю по лицу беспалой рукой, в кровь разбив ей губы тем самым кольцом, покойной Танькой подаренным. – Баба огненная!

Когда на шум прибежал отец, Серафима уже разгромила половину кухни. Била тарелки, метала в рыдающую в углу внучку горшки с любимой своей геранью и ревела чужим голосом как бесноватая:

– Первый перст мой! Обещала! Обманула! Баба огненная!

Кате пришлось идти в травмпункт, где ей очень аккуратно залатали разорванный левый уголок рта. Так аккуратно, что со временем не осталось ни рубца, ни шовчика. Но массивное бабушкино кольцо что-то там повредило, и когда Катя силилась улыбнуться – уголок сползал, мелко подрагивая, вниз.

А Серафима после кухонного дебоша уже навсегда впала в безумие, определенное участковым врачом как старческая деменция. Снова она говорила неизвестно с кем и непонятно чего пугалась, просила зашторить окна, потому что «эта подглядывает». Катю Серафима будто возненавидела, та к ней в комнату не могла зайти, сразу поднимался страшный крик. Потом бабушка понемногу затихла, всех перестала узнавать, лежала, уставившись в потолок пустыми водянистыми глазами – наверное, совсем в свою деменцию провалилась.

Потрясенная Катя в аспирантуру поступать не стала и в Стояново не поехала. Она тоже затихла, стала нелюдимой, сидела целыми днями дома, но никто внимания на это поначалу не обратил – думали, стесняется не зажившего еще шрама. А Катя читала в Интернете статьи по психиатрии, которые все подтверждали: да, сумасшествие в любой форме можно унаследовать, и чаще всего оно как раз перепрыгивает через поколение, минуя детей и обрушиваясь на внуков. «О чем же ты думал, – злилась Катя на покойного деда, – зачем согласился на командировку в это проклятое село, зачем женился на шизофреничке…»

Потому что она видела, видела: когда бабушка высматривала что-то в ее лице и вдруг как будто нашла, глаза Серафимины вспыхнули слепящим белым огнем.

Катя и Никита сидели на полу на заброшенной тринадцатой даче, Никита задумчиво обгрызал жареный рыбий хвост, дожидаясь финала странной истории, похожей на древнюю злую сказку в современных декорациях.

– И что? – спросил он наконец.

– И все.

– Ты же сказала, что знаешь…

– Да, знаю! – стукнула кулаком по земляному полу Катя. – Теперь они сюда пришли. Те, про кого бабушка говорила. Я их вижу, всех вижу… Они это, твари стояновские.

– Зачем пришли? Почему? И с чего вдруг сейчас-то?

Катя промолчала, и Никите вдруг стало жаль ее – сколько же всего она, оказывается, скрывала, как долго пыталась удержаться на краю того самого разлома между верой и неверием, ставшего главным стояновским проклятием. Если только оно действительно существовало, это село Стояново, а Катя не была потомственной шизофреничкой.

Теперь, когда Катя все рассказала, доверять ей стало еще труднее. Слишком уж очевидно обозначилась ее связь с тем миром, где клубятся-роятся молчаливые «соседи», и больше нельзя было отмахнуться – мол, померещилось с перепугу.

Но Никита все-таки приобнял ее за плечо в неуклюжей попытке подбодрить, успокоить. Ведь история и впрямь была жуткая, даже если она и выдумана от начала и до конца. А Катя вдруг прижалась к нему, положила на грудь тяжелую горячую голову: