Александр Варго - Дитя подвала [litres]

Несмотря на пылающую в плече боль, Сергей рассмеялся.

– Я прошел две войны, сынок. Я был в Афгане и Чечне. Я привык ко всему в этой жизни, и меня сложно выбить из седла. И ты полагал, что я отброшу коньки, если меня оцарапает какая-то жалкая булавка, которую ты окунул в собачью мочу?

– Все верно, – хихикнул Артур, его явно развеселили рассуждения отца. – Только что в раскладе? Со мной все прекрасно, только голова побаливает, и немного шея от твоей дроби. А ты висишь здесь, как обосранные трусы. Голый, в дурацком колпаке и с красным носом на резиночке. Что же ты не веселишься, Хозяин Подземного цирка? Уж больно ты грустный для своей роли!

Малышев перестал улыбаться.

– Интересно посмотреть, как бы ты со мной разговаривал, если бы я был без наручников, – заметил он.

– Ладно, – вздохнул Артур. – «Если бы», «я бы»… Одна лирика. Послушай, я не ставил перед собой задачу вытягивать из тебя извинения. Мне просто было интересно, что происходило в твоей голове, когда ты вытворял это со мной.

Он пнул ногой кусок челюсти, валяющийся рядом с обломками черепа.

– Ты когда-нибудь использовал пытку «линчи»? – неожиданно спросил Артур. – Ее еще называют «тысяча отрезов». Беднягу заворачивают в мелкоячеистую сетку и отре…

– Я знаю, что это такое, – прервал его Малышев, презрительно сверкнув глазами. – Не рассказывай повару, как жарить яичницу. Хочешь это проделать со мной?

Артур снова захихикал.

– Нет. Есть один кандидат, он тоже виноват в смерти Маши Федоровой. Борис Долин. Эта гнида была там, на пикнике. Гребаный стажер, и хотя он замещал болеющего воспитателя, это не снимает с него вины. Вместо того чтобы следить за детьми, отдыхал вместе с Кожуховой. Той самой старой кошелкой, которую я недавно распотрошил в лесу.

– Ты вышел на тонкий лед, Арчи, – подал голос Сергей. – Если бы я не устранил Тинеева, ты сейчас бы уже сидел в СИЗО и ожидал психиатрической экспертизы. Тебе не выкарабкаться самому, если продолжишь куролесить в одиночку. Рано или поздно тебя схватят за яйца, точнее, за то, что от них осталось, и сунут за решетку.

При упоминании о половых органах лицо Артура побледнело.

– Можно я сам закончу твой монолог, папа? – вкрадчивым голосом предложил он. – Ставлю что хочешь, что ты сейчас скажешь: «Видишь, сынок, какое неблагоприятное будущее тебя ожидает? А посему предлагаю следующее – ты меня освобождаешь, мы выкурим трубку мира и станем одной командой. Забудем обо всех неурядицах и вместе решим, как быть дальше. Ведь, в конце концов, я твой отец. А ты – мой сын…» Я угадал?

К немалому удивлению Артура, губы отца растянулись в недоброй ухмылке:

– Да вот хер ты угадал, Арчи. Мне ничего от тебя не нужно, щенок обоссанный. Никто не властен надо мной, только моя совесть. Да, тебе крупно повезло, что мы поменялись местами. Ты считаешь себя крутым, а я, как ты выразился, «обосранные трусы»? Нет. Это я крут. Да, голый, висящий под потолком, в клоунском гриме. Хочешь меня унизить? Не получится. Ты можешь только уничтожить мою телесную оболочку. Насчет боли не парься – я люблю боль. Я ее обожаю. И если ты меня убьешь, то будешь куском дерьма, который убил Сергея Малышева. И останешься этим куском дерьма до самой смерти. Так что давай, приступай к делу. Повеселимся вместе.

– Какая высокопарная речь. Только она ничего не меняет, пап. Кстати, у тебя есть масло? – деловито осведомился Артур.

– Зачем? Хочешь трахнуть собственного отца бейсбольной битой?

Молодой человек поморщился.

– Фу. Как можно говорить о таких вещах с сыном?

– А что тебя удивляет? Ты ведь проделал это с собственной матерью.

– Так как насчет масла? – настойчиво повторил Артур.

– Смотря какое, – ответил Малышев, подмигивая сыну. – Там, в углу на верхней полке, есть оружейная масленка. А в соседней камере мой погреб, там в трехлитровой банке хранится сливочное масло. Целая пачка, «Простоквашино». Так зачем? Мне жутко интересно.

Ни слова не говоря, Артур ушел.

Как только Малышев остался один, его лицо исказилось в ярости. Колпак съехал набок, обнажая седые волосы, блестевшие от пота. Он взглянул вверх, с силой потянув цепь. Звенья натянулись, наручники врезались в запястья с такой силой, что сталь прорвала кожу. По рукам заскользили тонкие ленточки крови.

– Дай… мне… только… освободиться, – тихо проскрежетал он. – Выкидыш ходячий…

Тщетно. Цепь дрожала и вибрировала, но узел, который был завязан на рогах сицилийского быка, никак не желал развязываться.