Анна Алмазная - Моя гнилая душа [СИ]

— Я написал песню для Лены, — зло отрезал я. — Я слышал, как она поет. Ее голос совершенен, как и ее тело. Она великолепная вокалистка, и я хочу писать песни только для нее. Только для ее голоса. Не для тебя. Оля молчала, казалось, задохнувшись невысказанными словами.

— Я хотел пригласить ее поехать вместе на конкурс. Ей надо только услышать эту музыку… и тогда… Если даже ты поняла, то и она тоже поймет.

— А если нет? — сжала кулаки Оля.

— Я напишу новую песню, я найду в сети новый конкурс и попытаюсь еще раз.

— До каких пор? — неожиданно зло прошипела Оля. Я упрямо улыбнулся:

— Пока не получится.

— А если не получится? — вскричала Оля. Я начал злиться. Да что она орет-то? Это моя песня. Я и буду решать. А она продолжала:

— Если Андрей вновь тебя изобьет? И на этот раз — покалечит? Тогда что?

— Тогда не буду больше писать, — холодно ответил я и знал, что сказал правду. — Если Лене мой дар не нужен, то и мне — тоже.

— Дурак! Такой талант… И гниет ради крашенной куклы? Ну почему!!! Это было уже слишком.

— Я пишу только для нее. Ни для кого больше. Мой талант это дар ей. Большего я дать не могу. Тебе не понять.

— Ну за что ты ее любишь? — рыдала Оля. — Скажи! За что ее любить? Я опешил. А потом вдруг сказал, желая поскорее закончить этот проклятый, никому не нужный разговор:

— Она похожа на ангела… а ты… Оля вдруг вздрогнула, и мне показалось, что из нее ушла вся жизнь.

Я хотел что-то сказать, но девушка лишь попятилась назад, схватила судорожно сумку, и, прохрипев:

— Я поняла.

— Оля…

— Прости… я… я больше не буду… вмешиваться. Она в слезах побежала наверх, а я лишь грустно усмехнулся.

Наконец-то ушла и оставила меня одного. Эту дружбу надо было закончить. У меня нет и не может быть дел с какой-то серой мышкой из параллельного класса. У меня есть цель — покорить Лену. И именно этой цели служат мои песни. Ничему более. Оле, никогда и никого не любившей, наверное, не понять. Да и лучше ей не любить. Такую, как она, никто не одарит взаимностью. Домой не хотелось. Я осторожно облизал разбитую губу. Дома точно будет скандал. Я вышел из театра, сел на ступеньки, и, прислонившись к колоне закрыл глаза. Сам не заметил, как заснул.

Проснулся я уже ночью. Было прохладно, страшно хотелось есть, еще больше — пить. Ярко светила луна, крася дворик перед театром в темно-синие тени. Серебрилась роса в черном, как смоль, чернобыльнике, матово поблескивали влажные доски забора. Хорошо.

Спокойно. Стоило мне пошевелиться, как все тело ответило тупой, тянущей болью. Ноги затекли. Волосы были влажные от росы и, казалось, насквозь пропахли запахом мокрой бумаги. Паршивое все же это место. Я с трудом встал, потянулся к гитаре, собираясь идти домой, как различил за спиной странную, едва слышную мелодию. Мелодия притягивала, очаровывала. Забыв о боли, я шагнул в густую, чернильную темноту театра. Ничего не видя, я протянул руки вперед, послушно следуя едва слышному зову мелодии. Пальцы наткнулись вдруг на знакомые портьеры, я отодвинул тяжелую ткань и замер, не осмеливаясь поверить. Это тот же самый театр? Перед глазами поплыло. Весь мир будто растворился в тягучем тумане и в тумане том светились неясные, золотистые огоньки. Лишь по прошествии нескольких минут понял я, что огоньки — это свечи на подвешенной к потолку люстре. Свечи? Люстре? Голова кружилась. Мелодия стала отчетливей. Будто странный, замогильный шепот — то громче, то тише — складывающийся в определенной тональности звуки. Красиво и жутко одновременно. Четкий, ощутимый в пульсе, ритм, вдруг стал быстрее. В такт ему сильнее забилось сердце. И еще… и еще. До боли в груди. И вдруг замерло на мгновение и вновь пустилось в пляс. А я все еще отказывался верить… это не тот театр. Или тот? Свечи на стенах плакали не парафином, настоящим воском, капали на ярко-красные ковровые дорожки, оставляя на них желтые пятна.

Высокие, крытые деревянными панелями стены украшали цветочные гирлянды, источавшие кружащий голову аромат. Потолок был расписан под закатное небо и обведен по краям сложной, растительного узора лепниной. Сцену, самое важное место в театре, закрывал тяжелый, темно-бардовый занавес, расшитый золотыми нитями. Даже не верилось, что здесь я недавно играл. Или не здесь? Я застыл на верхних ступеньках лестницы. Не знал, чего хотелось больше: спуститься вниз, поближе к сцене, либо убраться отсюда, пока не поздно. Любопытство одержало вверх над рассудком. Я спустился на несколько ступенек, заворожено глядя на крытые темным лаком скамьи. На их таинственный блеск в полумраке. Наверное, здорово стоять на той сцене перед набитым битком зрительным залом. И чтобы Лена была рядом. Лена… моя Лена заставила бы плакать зал от восторга, я в этом никогда не сомневался, потому-то и писал для нее песни. Мелодия постепенно затихла. Воцарившаяся тишина была почти живой, била по нервам и вдруг разорвалась шелестом крыльев. Я шарахнулся назад, вжался в стену. Что-то похожее на огромную, белоснежную птицу, метнулось в центр зала. Ловко приземлилось на одну из скамей, широко распластало за спиной неожиданно изящные, легкие крылья. Ангел? Существо сложило крылья, село на скамью и буквально вонзило взгляд в сцену. Его крылья чуть трепыхались, все время находясь в едва заметном движении. Он меня не замечал. И, оказывается, совсем не был похож на Лену.