Пол держался не твердо. Было такое ощущение, что идешь по настилу на болоте. Слева появился дверной проем, обе створки дверей в котором держал открытыми ковер, по-видимому подвернувшийся у них в самом низу. За проемом зловещая тьма не столько умерялась, сколько усиливалась проблесками света в щелях между досками на окнах, но я разглядел какую-то крадущуюся фигуру, приготовившуюся, казалось, для броска. Это был колченогий стул, брошенный в пустой столовой, и я убедил себя, что то была единственная причина, почему чудилось, будто в темноте меня кто-то поджидает.
Проходя мимо бара, я видел фрагменты фигуры, двигавшейся шаг в шаг со мной: мое отражение в длинном зеркале, видимое только там, где стекло не почернело. Рядом с баром двери обоих туалетов так же держал нараспашку ковер с набившимся в него мусором. Мне показалось, что за одним из дверных проемов слышался шелест воды, но он умолк, стоило мне остановиться, а значит, вряд ли это имело отношение к сантехнике. Может, это где-то впереди слышалось, за изгибом коридора? Я изо всех сил убеждал себя, что опять мышь услышал, хотя на сей раз, стараясь распознать звук, находил, что какой-то он уж безо всякой нужды таинственный. В рассказе я бы предположил, что это тьма материализуется — сплачивается в более твердую форму.
Я заставил себя идти по коридору, поскольку иначе мой крюк с автострады не имел бы смысла. Овальное зеркало, частично занавешенное упавшими обоями, ослепило меня отсветом моего же фонарика, и пришлось еще раз остановиться, пока глаза привыкали к темноте. Зрение еще не вполне вернулось, когда ощущение подхватывания грязи погнало меня дальше, а потому я поначалу не заметил фигуру, стоявшую за мной в зеркале. Лицо ее выглядело не просто черным от грязи, будто его только что с земли подняли, а так, будто оно само из земли, если не вскормлено ею. Луч фонарика метался вокруг быстрее меня, а значит, в целом понадобилось слишком много времени, чтобы заприметить обитателя коридора. Лицо напротив зеркала, в котором виднелся его портрет, было, как маской, прикрыто пятном, где застряло немало камешков, песчинок и прочих твердых частичек. Уверенности во мне было бы побольше, узнай я его, но увы, луч выхватил из темноты нечто иное. Гостиная, в которой когда-то я повстречался с Маллесоном, была чуть дальше по коридору.
Она была слева: широкое пространство без дверей, где я сумел разглядеть кусок края круглого стола. Теперь, утвердившись в том, куда направиться — будь то случайность в сказке, какую я намеревался рассказать, или для того, чтобы избавиться от карт способом, казавшимся самым приемлемым. Я был уверен (и до сих пор верю), что уже разобрался, зачем их послали Маллесону. Один из игроков в покер нашел их тогда там, где я их оставил, и решил, что они — свидетельство жульничества, чем они, право, никак не могли быть. В конце концов, что делал с ним Маллесон до того, как стал гадать мне? Отчего отправитель выжидал так долго — этого я сказать не мог. Наверное, не найдя следов Маллесона на конференции, все эти годы никак не могли сыскать концов, пока случайно не наткнулись на его адрес или догадались поискать в Интернете. Теперь я решился оставить эти карты на том же столе еще раз. Кто-то может найти их (если мусор не укроет их к тому времени, когда гостиница будет обновлена или, что скорее, снесена), но для него они не будут иметь никакого значения. Я воспринимал это как развязку.
Я вынул карты из кармана, продолжая идти к гостиной. Задерживаться я не намеревался, особенно когда вновь услышал шум в темноте. Шумело где-то в гостиной за столом, усыпанным кусками упавшей штукатурки. Это могло бы быть вкрадчивым движением, или сорвавшимся шепотом, или даже попыткой сделать вдох через что-то удушающее, если не помесью из всего этого. Оказавшись на одной линии с гостиной, не удержался и опустил луч фонарика. Он высветил ближний край стола, уже лишенного стульев, разве что один оставался в дальнем конце, где тьма казалась плотнее. Идя к столу, я направлял фонарик вниз, а вперед выставлял карты, неприятно скользкие и запачканные на ощупь. Подойдя достаточно близко, я бросил их на стол, и они легли на него, словно были частью сдачи в покере, трефа выглядывала из-за червонки. Их падение казалось слишком ничтожным, чтобы потревожить все остальное на столе: куски штукатурки даже не шелохнулись. И все же что-то опять шевельнулось во тьме.
Преодолевая сильное нежелание, я поднял луч фонарика. Мерзкая грязь от света ринулась со стола прочь или это тени смело — и луч слегка заплясал на паре предметов на дальнем конце столешницы. Конечно же, то была пара искусственных рук, отломанных от какой-нибудь статуи, если только не вылепленных специально. Материал я определить не мог, поскольку руки были покрыты грязью. На деле они, по виду, — по крайней мере, частично — из нее и были слеплены, и это отнюдь не умиротворяло, как должно бы. В грязи шло какое-то почти неприметное копошение, что наводило на мысль о множестве насекомых, то ли народившихся, то ли вернувшихся к жизни.
Читать дальше