Рэмси Кэмпбелл - Рассказы. Часть 2

Всего насчитывалось двенадцать возвышающихся столпов, каждый около двадцати футов высотой. Два из них были увенчаны, как я уже сказал, просто безликими объектами, которые, возможно, скульптор позднее собирался превратить в головы. Другие фигуры, однако, были гораздо более детальными и ужасными. Среди них была желеобразная тварь с конечностями осьминога, покрытыми множеством разверстых глоток. Далее я увидел существо, похожее на человеческую голову с глазами, ушами, носом и выпуклой короной. На самом деле она была почти человеческой, если бы не её непристойные белёсые щупальца, которые торчали из открытого рта. На следующем столпе стояло что-то вроде головы крокодила, но слепое, потому что на месте глаз у него были длинные щупальца со множеством сочленений. На соседнем столпе располагался ещё один объект, похожий на человеческую голову, но на уровне верхней части ушей весь череп превращался в углубление. Отступив назад, я увидел в нём маленькое гуманоидное существо. Даже не осмеливаюсь думать о том, каким образом оно питается. Другие чудовища были ещё более аномальными. Но последний столп нёс на себе полностью человеческую голову — голову араба с выражением отвращения и ужаса на лице. Я почему-то подумал, что включение этой фигуры в пантеон никак не облегчает ужас от вида остальных. Человеческое лицо среди адского сонма чудовищ пробудило во мне подсознательный страх, и я почувствовал, что если пойму смысл добавления человека в эту композицию, то обнаружу истину, которую наполовину уже ощущал. Возможно, предположил я, скульптор намеревался выразить, что сам человек — такая же великая аномалия, как эти гибридные ужасы? Но даже эта мысль казалась разумной и возможной по сравнению с той, что пыталась выползти из глубины вязкой ямы в моём сознании. Я предположил, что эти космические монстры не были вырезаны из неизвестного минерала, но застыли здесь благодаря какому-то колдовству. Примерно в это же время я заметил надписи на основаниях статуй. Я стоял лицом к безглазому крокодильему богохульству, и солнечный свет, сияющий за моей спиной, попал на нижнюю половину пьедестала и явил моим глазам символы, начертанные на ней. Правильнее было бы говорить о тех забытых буквах, как вырезанных в камне , потому что, когда я подошёл поближе, я увидел, что буквы на самом деле были начертаны глубже поверхности камня. Я говорил о надписи как о забытой, но теперь я должен признать, что, как ни парадоксально, я инстинктивно знал, что резные символы, которые были неполными, оказались как бы частично стертыми в ходе бесчисленных эонов. Я не пытаюсь объяснить это, но с содроганием предполагаю, что у меня появилось подтверждение некоторых идей, которые неизбежно возникли в моей голове после того, что впоследствии произошло со мной.

Увидев, что эти буквы принадлежали чуждому алфавиту, и чувствуя, что они были полустёртыми, я наклонился поближе, чтобы рассмотреть надпись на очередном пьедестале. Нет необходимости описывать моё лихорадочное исследование каждого символа; мне нужно только рассказать о том, как я обнаружил, что каждый из них полустёрт, за исключением надписи, что находилась на основании одной из безликих статуй — точнее, рядом со столпом, на котором возвышалась голова араба. Даже слова на этой безликой фигуре являлись какими-то неполными; но я считаю, что это было не потому, что они стёрлись от времени, а потому, что они не станут ясными, пока их не нужно будет прочесть.

Я сразу же прочитал эти строки, благодаря какой-то смутной расовой памяти зная как их произносить. Я мог бы описать их фонетически, если бы осмелился; но хотя я не знаю точного значения этих слов, я понимаю, что лучше, если эти плоды мудрости извечной сферы не будут общеизвестны. Возможно, первые два слова — шлаакс-менис — могут передать что-то ученому; хотя, если читатель опознает их, я не хочу, чтобы он связался со мной и поведал мне об их реальном назначении.

Когда странные ритмы стали пульсировать в моей голове, своеобразные и тревожные видения промелькнули перед моим внутренним взором. Я увидел ту самую безликую статую, стоящую в одиночестве посреди огромной равнины, над которой вращались туманности и галактики, а сферы и солнца взрывались или качались вокруг какого-то чёрного безжизненного шара. У статуи теперь было лицо, и я хотел, чтобы одна из быстро разрушающихся планет осветила образ, вырезанный на вершине столпа. Но на это невидимое лицо не падал свет, и через несколько секунд вся сцена соскользнула в тёмное забвение.