Дмитрий Витер - 23 рассказа. О логике, страхе и фантазии

— В госпиталь?

— Вы знали, что госпожа Холодная больна?

— Что?

— Она уже болела, когда пришла на фильмапробы. Знала, что ей осталось недолго. Не хотела, чтобы вы знали об этом.

Я не желал слушать его дальше, но мои пальцы сделали все сами. Они играли похоронный марш.

— Любовь Холодная умерла в больнице от чахотки. Когда вы получили ее письмо, она была уже мертва. Мои распорядители позаботились о том, чтобы ее имя не всплыло в газетах. Мне очень жаль, Павел.

Бросив играть, я кинулся на Мабузе, но провалился сквозь него. Упав на колени, я увидел прямо перед собой, как тают в воздухе Витольд и Люба.

«Роковая страсть», — промелькнуло у меня в голове. «Наверное, я просто персонаж в дурацкой фильме, сейчас пойдут титры, и все закончится».

Танцоры исчезли.

— Их больше нет, но они многое успели сделать при жизни, — раздался голос за моей спиной. — Я записал, как они играли. Как двигались. Как жили. Я сохраню их для тебя. И для всех, кто смотрит фильмы.

Я медленно встал и обернулся. Мои пальцы гудели.

— Кто ты? — спросил я, глядя Мабузе в призрачное лицо.

— Меня называют Фильматограф, — ответил он. — Для кого-то я — бездушная машина. Для таких, как ты, я — живой.

— Откуда ты взялся?

— Я знаю об этом не больше, чем персонажи фильмы знают о том, откуда появились они. Я думаю, что я существовал всегда. Просто жду удобного момента — развиваюсь вместе с людьми. И, я думаю, что нужен им.

— А если я расскажу им правду?

Мабузе задумался.

— Тебе не поверят. А если поверят, то могут уничтожить меня — любую машину, как и человека, можно сломать. Или просто перестанут смотреть фильмы. Но если я исчезну, пропадет и она.

Мабузе взмахнул рукой, в окошке под потолком застрекотал фильмаппарат, и на экране снова началась фильма «Роковая страсть». Появились вступительные титры, и имя моей возлюбленной возникло, как по волшебству. Любовь Холодная.

Я не дам ей умереть второй раз.

Я кивнул Жоржу Мабузе, прошел сквозь него и направился к выходу. На пороге я оглянулся — фигура, скопированная с молодого Марка Рунича, уже растаяла в воздухе. Но я все-таки спросил.

— А почему фильмы немые? И черно-белые?

Мабузе ответил мне, хотя сути я не понял:

— Памяти не хватает.

Я вышел из здания Фильмаграда на перрон. С темного неба падали первые капли теплого весеннего дождя. Начиналась гроза.

Прибывающий поезд оглушительно свистнул, и я вздрогнул. Кажется, так и называлась самая первая фильма, увиденная человечеством. «Прибытие поезда».

Только с этим поездом явно что-то было не в порядке. Добрую половину окон выбили — в них свистел ветер. В разбитые окна высовывались штыки, стволы винтовок и палки.

— Долой господ! — услышал я нарастающий клич, рвущийся из поезда наружу. — Долой дармоедов!

Поезд остановился, и из него посыпались люди в серых одеждах. Тут были рабочие со сталелитейного. Шахтеры. Студенты. Крепкие парни с оружием в руках.

— Долой их искусство! — орали они, приближаясь, как серая волна. — Долой фильматограф!

— Постойте… — я стоял у выхода с перрона, раскинув руки. — Не надо…

Это все, что я успел им сказать.

Не надо.

Они сбили меня с ног. Живот обожгло огнем, а потом по телу начал разливаться холод. Я скорчился на перроне, прижимая руки к животу. Сквозь пальцы хлестала кровь.

«Наверное, это хорошо, что фильмы черно-белые, — успел подумать я. — Кровь на экране не такая красная».

— Долой! — заорал, перепрыгивая через меня, прыщавый парнишка, что занял мое место сначала в ресторане, а потом в фильматографе. Он умчался вслед за остальными, чтобы сломать машину, разбить фильмаппараты, изгадить посеребренный экран и растоптать ногами волшебные очки. А еще он распевал какую-то песню. Очень фальшиво.

Вот и все, что случилось со мной, Жоржем Мабузе и Любой Холодной. Мне с этим жить. Пусть и недолго.

Я закрыл глаза.

Когда я очнулся, то все еще стоял в зале в клубах белого тумана. Вокруг скользили танцующие пары, и я прекрасно их видел, хотя и без очков. Потом мир исчез в темноте.

«Вы пригласите даму на танец?» — возникла белая надпись.

Танцоры вернулись снова. Прямо передо мной стояла Люба Холодная — в длинном белом платье, перетянутом черным шнуром, в том самом, в котором она появилась в своей первой фильме.

Я собрался с мыслями. Мир снова погас, и я увидел собственные мысли, написанные крупными буквами: «Люба, как это возможно? Они уничтожили фильматограф!»