Роман Волков - Большая книга ужасов — 74 [сборник]

— Нет, только нос, — пошутил Волкогонов и слабо усмехнулся.

— Дурак, — улыбнулась ему в ответ Юля. — Потом в окно шарахнул луч света прямо на стол и на тебя. Все вспыхнуло и погасло и стало меняться… А ты открыл глаза и… И, в общем, вот.

На последних словах девушка зажала рукой рот, и по ее щекам с новой силой заструились слезы. Но глаза, устремленные на Романа, улыбались. Плакали и улыбались.

Волкогонов посильнее сжал ее руку, подбадривающе кивнул, но мысли его в эту секунду были далеко. «Наверное, слезы тоже можно считать символом души? Вот вам и недостающий элемент. И мои стихи. Кто бы мог подумать, что мои стихи спасут мир».

Но долго думать о судьбах мира парень не мог — ведь рядом с ним была его прекрасная муза. Она была жива, и она плакала. Разве рыцарь может думать о чем-то другом в такую минуту? Хоть бы и о судьбах мира?

С трудом подняв свое ноющее в каждой мышце тело, Волкогонов привлек Юлю к себе, и на несколько невыразимо долгих и таких же коротких мгновений они застыли, прижавшись друг к другу. Наконец девушка мягко отстранилась. Ее глаза сияли каким-то особенным светом, от которого все существо Романа наполнялось радостью и трепетом. Он до сих пор не мог поверить в то, что стал самым счасливым человеком на свете. Боялся до дрожи. Нужно было подтверждение. Ничего на свете он так не ждал, как нескольких слов, которые могла произнести только Юля.

— Я… — начала она тихо.

Но из дальнего угла класса послышалась какая-то возня, и девушка смущенно замолчала. На пол с грохотом опрокинулся стул, и наконец из-под парты вылез Виталя. В первый миг Волкогонов готов был броситься на него с кулаками — за все, что этот придурковатый верзила сотворил… и за то, что сейчас не дал Юле договорить. Но порыв моментально остыл, потому что с Виталей что-то было явно не так: он обескураженно озирался по сторонам, разглядывал себя, будто не узнавал.

Роман тоже смотрел на него с удивлением. И в первую очередь потому, что в облике городского дурачка больше не было ничего безумного — перед ним был уже немолодой, растерянный, но абсолютно нормальный человек.

— Что случилось? — спросил мужчина, делая нерешительный шаг в сторону старшеклассников. — Как я здесь оказался? И где все — ребята? Лариса? Мы были на практике в лаборатории «Медпрепаратов», что-то бахнуло, и я очутился здесь… Вы не в курсе?

Он продолжал идти в сторону Романа и Юли, и чем ближе он приближался, тем больше у Волкогонова сердце уходило в пятки. И страшно ему было не за себя. По всему выходило, что Виталя ничего не помнит. Вообще ничего. По сути, половину жизни. И как ему об этом сказать? Как?!

Между тем мужчина уже был в нескольких шагах. Видимо, от шока он не переставая говорил:

— Я вроде задремал. И во сне будто тридцать лет прошло. Представляете? А потом просыпаюсь, а я тут, и…

Договорить не успел — посмотрел в окно и увидел свое отражение. Замер и, казалось, даже перестал дышать. Потом медленно повернулся всем телом к отражению и снова застыл.

Бесконечные мгновения тянулись одно за другим, и Юля с Романом боялись пошевелиться, чтобы не вспугнуть их, чтобы не заставить время вновь понестись, сметая окаменевшего перед окном человека.

— Почему? — наконец сорвалось с твердых бесцветных губ одно-единственное слово. Оно рухнуло в пучину безответной тишины, снова заставив статую ожить. Задрожать плечами, шумно задышать, давясь кашлем и всхлипами.

По лицу Виталия Дорофеева потекли слезы.

Роман неуклюже слез со стола, встал рядом с Юлей, и они молча смотрели на содрогающегося от рыданий мужчину, за последние пару минут постаревшего еще на несколько десятилетий. Слова будут потом, а сейчас достаточно было просто стоять рядом, не оставлять плачущего в одиночестве.

Слова и слезы.

Иногда они лишние, иногда на них не хватает сил, иногда — они единственное, что у тебя остается. А иногда они даже могут спасти мир, если идут от чистого сердца.

Дар поэта.

Его нет ни в одном учебнике химии.

Человека можно лишить разума, и он не будет соображать, где он, кто он. Кого он любит.

Да, конечно, он может любить, но это будет не Любовь, а всего лишь поток мыслей, которые можно стереть тряпкой, как формулу на доске.

Но даже безумцы творят.

И их творения изменяют Вселенную.

Творчество создало мир — создало меня. И огненные стихи поэта уничтожили мой совершенный мир. Уничтожили меня.

Я проиграл, и не стать мне той Вселенной, которая будет другой Вселенной.