Роман Волков - Большая книга ужасов — 74 [сборник]

У Романа защемило сердце. Да так, что он подумал: сейчас разорвется. И шестнадцатилетнему мальчишке, еще даже не начавшему толком свой жизненный путь, было все равно. Его обжигали невероятный стыд и чувство вины перед возлюбленной. Он не смог спасти ее, ничем не смог ей помочь, защитить. Все его чувства оказались бесполезными и бессильными. Будь он умнее, сильнее и смелее, он смог бы помочь любимой избежать той страшной участи, которая ей досталась… А если бы он спас ее, то у него бы получилось спасти и других. Обязательно получилось бы…

Юля осталась только бесплотным образом в его распадающемся сознании. Что случилось с ней в реальности, Роман боялся даже подумать. И не важно, что она его не любила, не важно, что могла никогда и не полюбить. Она озарила его мир, открыла в нем чувства, которых он никогда раньше не испытывал, подарила настоящее волшебство… А он все это предал, позволив апейрону ее сожрать… В горле Романа встал ком, а грудь сдавила такая тяжесть, что вот-вот должны были хрустнуть ребра… Но, увы, жизнь не собиралась давать послаблений — он все так же был еще жив и все так же помнил обо всем, чего не смог сделать.

«Ладно, — беззвучно выдохнул Волкогонов, с трудом набирая воздух в легкие. — Ладно. Ее не спасти. Но пока есть шанс помочь другим… Хоть кому-нибудь. Так что ползи, слабак. Ползи и не останавливайся».

Чтобы оторвать взгляд от невыносимо прекрасного любимого лица, Роман зажмурился и двинулся дальше.

Откуда-то с внешнего края сознания постоянно раздавался тихий, хриплый, но какой-то невозможно оглушительный треск. Звук был похож на какофонию статических разрядов в шорохе песчаной бури. «Как будто лангольеры пожирают прошлое», — вспомнил Роман книгу Стивена Кинга. Кто бы тогда мог предположить, что нечто подобное произойдет в реальности? Правда, сейчас протовещество уничтожало не только прошлое, оно уничтожало все.

Череп парня резонировал от этого звука, и казалось, что разрушение вгрызается уже в него самого, разрывая на каком-то недостижимом, нематериальном уровне. Вокруг Романа уплотнялся кокон мрака, отсекая все, что было. Кроме жуткого треска и хруста. Рассмотреть что-либо было уже невозможно, и в навалившейся со всех сторон темноте бесконечной чередой пошли образы, от которых все существо шестнадцатилетнего школьника завопило от ужаса.

Что-то невыносимо мерзкое, чавкающее, липкое текло, обволакивало.

Роман проваливался внутрь, задыхался, терял сознание, приходил в себя, а все становилось еще хуже, еще отвратительней.

Кипяток превращался в лед, его били, резали, смеялись, а бежать было некуда!

Измотанное этой чередой кошмаров сознание Романа корчилось, облепленное мраком небытия. Все было кончено, мир погиб, но что-то удерживало парня от полного растворения в протовеществе. Он не знал — что. Он уже не мог думать или сопротивляться, но тем не менее он все еще БЫЛ.

Еще одна вспышка вырвала Романа из темноты, и он взвыл бы, если бы мог. Он оказался без рук и без ног, он полз, извивался, как червяк, а все вокруг, их было много, хохотали, ржали над ним, он не мог даже пошевелиться, только катался по полу…Зачем? Зачем ему еще один кошмар? «Оставьте меня в покое! Оставьте. Не могу больше».

Но какая-то сила все равно потащила его вперед, к этому свету. И, протянув руку, Волкогонов нащупал в этом бледно-молочном пятне что-то пушистое и нежное.

Перо.

В голове закрутился вихрь образов.

Парню не нужно было даже смотреть на свою находку — он знал, что это. Это было то самое гусиное перо, которое ему на семилетие подарила мама. Он тогда всех замучил своими заявками, что станет великим писателем. Роман постоянно что-то строчил в своем «творческом блокноте», а потом заставлял членов семьи читать эти произведения. Увлечение так захватило мальчика, что родные просто не могли его проигнорировать. В итоге мама сделала ему лучший в жизни подарок — большое белое перо, в которое был вставлен стержень от шариковой ручки. Настоящий инструмент писателя! Восторгу Романа не было предела. Он стал писать еще больше, невзирая на смешки и подтрунивания. И именно получение пера вдохновило его на первое стихотворение.

Сейчас Волкогонов не особенно отдавал себе отчет в том, что делает. Да, по сути, он и не хотел задумываться, а просто поддался импульсу. Это перо вызвало в нем волну тепла, на которую, казалось, почти поглощенный апейроном человек уже не способен.