Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

— Я не знаю… Не знаю, не знаю, и не знал никогда!

— Тогда о чем вы догадывались?

Маэрлинг глотнул воздуха, как ледяной воды, и вытолкнул:

— Милинда была больна порфирией. Но это единственный секрет отца, о котором я… догадывался. Я не спрашивал. Это… это было не мое дело. Милинда… она хороший человек. Трудно любить мачеху, которая на три года старше тебя, но она очень хороший человек! Вы поймали тех, кто… вы их поймали?!

— Пока нет. Там очень своевременно приключилась вспышка народного гнева. Не поймали. Но поймаем, и я лично с каждого шкуру спущу. Очень медленно и аккуратно, — по тому, каким тоном это было сказано, Витольд понял, что Эдельвейс не врет. И этот холеный жандармский сыночек в белых перчатках действительно будет резать убийц на куски без всякой жалости и прочей белиберды.

Тот что-то лихорадочно обдумывал. Даже манжет начал теребить здоровой рукой.

Витольд видел картинку, но совершенно не ощущал себя частью окружающей жизни. Его как будто вышвырнуло за плотное стекло, пропускающее цвета и даже звуки, но отделяющее прочий мир непроницаемой завесой.

— Витольд, какого цвета были глаза у вашей мачехи?

— Синие. Но…

— Говорите, Витольд.

— Она слепла, хотя не говорила об этом. Просто иногда замечал, что она хуже видит… Перестала вышивать, иногда брала перчатки похожих, но разных цветов — отец ей подсказывал, я тогда не обращал особенного внимания… Мне кажется, она что-то такое капала…

— Белладонну? Белладонна не дает синего цвета. Она расширяет зрачок, и все.

— Капала или даже вставляла в глаза, я не знаю. Однажды я наступил на очень тонкое стекло, на нем был синий круг. Я тогда не понял, что это такое.

Эдельвейс кивнул, словно это признание ему о чем-то сказало.

— Последние два вопроса. Первое. С кем из медиков ваш отец был близко знаком?

— У нас есть семейный врач, Освальд Виргейм, он заходил к нам раз в две-три недели раньше. Правда, последние несколько лет отец к нему не обращался. Но больше никого я назвать не могу.

— Хорошо, а нордэны у него в знакомых были? Я имею в виду тех, кто бывал на Архипелаге или имел возможность там оказаться?

— Мой отец недолюбливал нордэнов. Лет двадцать назад — я помню очень смутно — он был в неплохих отношениях с генералом Рагнгерд. Они познакомились через ее мужа, министра Вальдрезе, но после нее ни с кем из северян он особенно не общался.

— А с ее дочерью? Дэмонрой Ингрейной.

Витольд напряг память.

— Он ее уважал. Может, в память о матери, не знаю. Она у нас почти не бывала.

— Потому что не совсем вашего круга?

Витольд задумался. И понял, что вывод, к которому эти размышления привели, его настораживает.

Дэмонра была бы единственной наследницей не последних в столице титула и состояния, если бы хоть палец о палец ударила, чтобы доказать, что отец ей все это завещал. Она бы сделала это легко, но отчего-то даже не попыталась. Официально Дэмонра не имела титула, принадлежа к первому классу как нордэна, а не как дворянка, но через отца совершенно законным образом состояла в кровном родстве с половиной аристократических семей Каллад. И, как болтали, долгое время являлась любовницей кесарева племянника.

— Да нет, она вполне нашего круга.

— И ваш отец ее уважал.

— Да.

— Но они никогда не встречались в доме.

— Последние лет десять — точно нет. Во всяком случае, не при мне.

Винтергольд страдальчески сдвинул брови.

— Значит, запасы сыворотки там можно не искать. Все пропало, так, Кай? Кай?

Подростка в коридоре уже не было. Только белая дверь чуть слышно клацнула, закрываясь.

Магда Карвэн невнятно молилась, отвернувшись к окну.

Витольд, привалившись к стене, пытался осознать произошедшее. Кристабел сегодня вечером пойдет встречать родителей на вокзал. Надо ей написать, но как такое можно написать? Хорошо, что письмо уже в любом случае не успеет… Бедная Кристабел, бедная бабушка, эта новость ее убьет… А отец, а Милинда?

Эдельвейс хмуро поглядел сперва на дверь, потом на часы, потом молча протянул Витольду белоснежный носовой платок. Маэрлинг механически взял его и застыл, не зная, что делать дальше. Ему хотелось плакать, выть, бить стекла и кататься по полу, а он воздух мог вдохнуть через раз, словно дышал через плотную повязку.

Время как будто застыло, и жизнь осталась только в сверкающих на полу солнечных квадратах, на которых то появлялись, то пропадали тени ветвей.

А потом из-за двери послышался тихий, охрипший, но очень счастливый женский смех. Прозвучал несколько секунд и стих.