Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

Судя по плеску, доносящемуся из коридора, парадная дверь уже открыли или выбили. Анна кинулась к черному ходу, но поскользнулась, пронзительно закричала и… проснулась в собственной постели с бешено колотящимся сердцем.

Никакой «Кассиаты», конечно, не звучало. И Эрвин не приходил, потому что она была для него никем, и он не имел никаких, даже самых ничтожных, обязательств. В окно лился ровный солнечный свет. Часы показывали семь утра. Анна встала, совершенно механически собрала самые необходимые вещи в маленький саквояж, оставшийся еще со времен ее детства и поездок за город летом, сунула туда и деньги, оставленные Эрвином. Заколола пучок. Оделась. Спустилась в кухню.

Мать копошилась у плиты, беззлобно переругиваясь с соседкой через распахнутое окно.

— Ты не поедешь со мной, мама?

— Совсем умом тронулась, — не оборачиваясь, огрызнулась мать. — Чего тебе не спится с утра?

— Значит, не поедешь?

— Анна, хватит пороть чушь! В который раз повторяю, нет. Я не хочу слушать твои глупости. И, раз уж встала, погляди, как там Кай.

— Да, — бездумно ответила девушка. — Я погляжу. До свиданья, мама.

— Вернешься, выпей чаю, — Тирье, наконец, обернулась. Анна рефлекторно спрятала саквояж за спину. — Дочка, не дури, — уже мягче сказала она. — Если уж так тебе это нужно, я попрошу тетку Мелиссы. У нее сестра живет в Вильдо. Поедешь гувернанткой на будущий год.

— У нас нет года, мама.

— Что?

— Нет года, мама, ни у меня, ни у тебя.

— Хватит нести околесицу. Иди, проведай Кая.

Анна молча покинула кухню, зашла в спальню к брату, прикоснулась к потному лбу. Лоб был холодный. Кай спокойно спал.

— Извини, у меня нет года, — тихо повторила Анна, поцеловала братишку и прошла в гостиную. Нашла ноты «Кассиаты» и карандашом написала на обороте самую глупую записку в своей жизни. Хотела прибавить «Ваша Анна», но решила не добавлять, только поставила дату. В конце концов, вряд ли Эрвин еще хоть раз переступил бы порог ее дома. И уж конечно он не стал бы ее искать. Такие чудеса возможны только во сне. Анна запихнула листок в ворох нот и вышла из дома через черный ход, накинув старое пальто. Морозный воздух приятно холодил щеки. К столице медленно подбиралась зима.

Холодная и чистая здешняя зима, конечно, не предусматривала грязного черного моря, шумящего на улицах. Девушка понимала, что, скорее всего, сейчас совершает ошибку, за которую потом придется дорого платить.

На кухне ее ждал теплый чай. Ее ждали советы матери, какой-никакой, но все же теплый угол и какой-никакой, но все же муж — лет через пять, когда удалось бы накопить хоть сколько-нибудь приданого.

Пока у нее имелись только бабушкины сережки и браслет из серебра. И отличное понимание того, что, к моменту, как ей удастся нажить достаточно, чтобы стать хотя бы симпатичной в глазах столичного вдовца из мещан, ее добьет чахотка и тоска по тому, какой должна быть настоящая жизнь. Так что сережки, браслет и потенциальное супружеское счастье можно было со спокойной душой отнести в заклад и поехать к Эрвину, вернее, туда, где у нее однажды был бы шанс его встретить. Если бы он хотел искать, он бы нашел ее там. Как ни ничтожна вероятность встречи двух людей в бескрайнем мире, вероятность столкнуться в следующей жизни, разминувшись в этой, оказалась бы еще меньше.

Анна задворками шла к ломбарду на Литейном со странным чувством, словно всю ее жизнь только что как ножом обрезало.

Магрит сквозь мутноватое стекло разглядывала рассветные сумерки, сизо-розовые, как нарисованные. Вагон покачивался, колеса стучали все тише и ленивее, а за окном плыли и плыли в легкой дымке столичные предместья. По мере приближения к вокзалу картина делалась более мрачной: поля и перелески с редкими постройками сменили длинные кирпичные дома грязно-серого цвета, скрюченные деревья с голыми, несмотря на раннюю осень, ветвями, бесконечные заборы. Взгляд рэдки зацепил бранное слово, накарябанное сразу с двумя ошибками. «Калладцев — за Ларну, нордэнов — в Ларну, а эфэлцы — сами разбегутся!» — чуть дальше поделился своими политическими взглядами кто-то более грамотный. Судя по языку надписи, соотечественник Магрит.

«Интересно, почему калладцев за реку, а нордэнов — утопить?»

В представлении Магрит, принципиальной разницы между жителями континентальной и островной части кесарии не было. Стопроцентная нордэна Дэмонра всегда называла себя исключительно калладкой и, скорее всего, в мыслях молилась на черно-белый флаг, не на колокольчики. А Зондэр так и вовсе в Создателя веровала, то есть северянкой могла считаться только по названию. Вообще, о таких сложных вещах следовало бы спросить Наклза, он сумел бы объяснить, если бы захотел. Бросив рассуждения, бывшие ей явно не по уму, Магрит попыталась вспомнить, писали ли в Каллад на заборах раньше, до того, как она уехала в Виарэ на все лето. Может и писали, а она просто не обращала внимания.