Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

Иргендвинд всегда ясно понимал, что собственные знания и способности мало соотносятся с его успехом или неуспехом в жизни. Для твердой гарантии последнего у него имелся папа, а собственная голова на плечах являлась не более чем приятным дополнением к родительскому кошельку. Как ни удивительно при таком подходе к жизни, иностранные языки Каниан, вовсе не стремившийся провести всю жизнь в Эфэле, учил исправно. Он свободно говорил на аэрди, виари и эйльди, мог кое-как изъясниться на рэдди, с пятого на десятое понимал морхэнн. Это его и спасло, позволив прикинуться рэдским беженцем, которых, несмотря на усиленные кордоны на границе, было пруд пруди. Местные бездомные — коренные эйнальдцы, чем они страшно гордились — тут же показали приезжему конкуренту его место. И Каниан — едва живой, с намятыми после такой своеобразной дипломатии ребрами — оказался перед дверью самой отвратительной хибары, которую ему доводилось видеть в жизни. Хибара представляла собою нечто среднее между хлевом и сараем, но жили там почему-то люди. И умереть бы Каниану под этой дверью, но тут судьба улыбнулась ему в третий раз, послав огромного и горластого попутчика, громко честившего на рэдди калладских свиней, из-за которых он был вынужден удрать в Эйнальд, не понимая ни слова из местного чириканья. Иргендвинд, не растерявшись, тоже от души прошелся по калладским свиньям с применением некоторых чисто рэдских обертонов, и тут же оказался нанят в качестве толмача. Каниан легко объяснился с держателем полусарая-полухлева, носившего гордое имя «странноприимный дом», пообещал и дальше по необходимости оказывать переводческие услуги, а в качестве гонорара потребовал снять себе комнату на три дня вперед и что-нибудь горячее на ужин.

Под комнатой здесь понималось пространство, отгороженное от прочих рядов тюфяков рогожей, но Каниана такие мелочи уже не волновали, как не волновали и клопы, просто обязанные блаженствовать в подобном месте. Он жадно выхлебал малоаппетитную на вид жижу, в которой плавало не поддающиеся опознанию овощи, сунул винтовку под тюфяк, накрылся драным одеялом и заснул, как провалился.

Как ни удивительно, лихорадка окончательно свалила его не на болотах и в лесу, а уже в относительно теплом месте. На следующий день Каниан не смог встать с постели. Он уныло смотрел в кривой поток, сквозь щели в котором кое-где пробивался дневной свет, и понимал, что, скорее всего, до двадцати трех лет не дотянет. Горло жгло как огнем, легкие раздирал кашель, и в довершение всего он отлично чувствовал вес компресса, который какая-то сердобольная старая рэдка, почти такая же тощая, как и он сам, положила ему на лоб.

Каниан пожалел, что у него не осталось денег, чтобы дать их ей. Никаких других способов убедительно выразить благодарность эфэлец не знал. Говорить он не мог совершенно, так что просто следил, как в старческих руках мелькали спицы. Она старательно вязала шарф.

— Не волнуйся, мальчик, ты теперь можешь спокойно умереть, — приговаривала старуха каждый раз, когда Каниана сгибало пополам от кашля. Он тоже не сомневался, что теперь может умереть, но такая смерть в его понимании мало походила на «спокойную». Спокойно он бы умер на колокольне, если бы не догадался пристрелить наследника. При таком раскладе Бенедикт, наверное, сумел бы убедить подоспевшую охрану, что сам остановил злоумышленника и тем уберег принца. Но, коль скоро принц уже был мертв, следовало убрать Каниана как можно дальше от церкви.

Лечить его старая женщина, конечно, ничем не лечила, да и откуда бы у нее взялись лекарства. Но похлебкой своей делилась исправно. Другое дело, что есть Каниану уже не хотелось совершенно. Большую часть времени он или лежал в полудреме — ему вспоминались бесконечно далекие теперь берега Слез Ириады, самых знаменитых эфэлских озер, где в его детстве у отца с матерью был загородный дом — или слушал в пол-уха россказни старухи. Она верила в бесов, духов, вампиров и оборотней, а заодно в добрых Заступников и в то, что рано или поздно Рэда отстоит у Каллад своих богов. Каниан знал, что с геополитической точки зрения это совершенно невозможно, но молчал. Каждый имел прав на свои надежды. Его надежды отмирали примерно с той же скоростью, как холодела кровь. Каниану даже до двадцати трех уже дожить не хотелось, только бы уснуть и больше никогда не просыпаться от озноба.

Наверное поэтому он почти не испугался, когда рогожу откинула чья-то рука и напротив него и его добровольной сиделки оказалось трое молодцеватого вида мужчин в штатской одежде.