Иван Белов - Заступа

Ответа Рух не услышал. Ротик графини открывался, но звуки пропали, перед глазами зависла мутная пелена. Он словно провалился в бездну, заполненную густым киселем, пока не завис, как паяц на ниточках, в кромешной, удушающей темноте. Не чувствовал ни рук, ни ног, а когда прозрел, оказался в чужой голове, задыхаясь от посторонних мыслей, переживаний и мелких надежд. Свежие воспоминания отыскал без труда. Ужас ночи, сердце, рвущееся из груди, звуки шагов за стеной, обмершие дети и Дарья. Солнечный день, привкус меда. Рух увидел себя. «Какой же все таки страшный» — пришла в башку неуместная мысль. Потянулись бортнические заботы и долгое тюканье топором. Ничего важного. Одно точно — к пропаже дочери Степан отношения не имел. Бучила обжегся об отцовское горе и погружался глубже и глубже, тонул в ярких вспышках и образах. Дарья, Филиппка, пчелы, пчелы, пчелы и мед. Воспоминания становились расплывчатыми и непонятными, пока Рух не наткнулся на нечто, скрытое в самых потаенных уголочках души. Ночь, хмурый, неприветливый лес. Степан, бесшумно крадущийся по тропе следом за расплывчатым белым пятном. Пятно замерло на поляне посреди черной чащи. Женщину в исподней рубахе окружили неясные тени, мелькали огромные, выпуклые глаза и тощие когтистые лапы. Женщина протянула сверток, и Степан сорвался на крик. Все исчезло, растворилось, как дым. Рух чувствовал вскипевшую в бортнике ярость. Перекошенное женское лицо. Удар. Хрип. Темнота. Руха выбило из тела Степана, развернуло налетевшим вихрем и он успел увидеть в зарослях Варьку, наблюдающую за отцом, ставшим убийцей…

Бучила рывком вынырнул из чужих воспоминаний, наполненных горечью, утратами, раскаянием и скрытым грехом.

— Я уж испугалась, когда ты глаза закатил! — вскрикнула склонившаяся над ним графиня.

— Руку, — Бучила вытянул пальцы. — Не бойся. Я тебе покажу…

Спалось плохо, и поэтому на опушку прибыли затемно. Лес в предрассветных сумерках казался черной стеной. В небе потухали и размывались холодные звезды, уступая напору солнца, позолотившего горизонт. В зарослях вопила полоумная птица, кликая беды и кровь.

— Давай еще разок уточним, — сказала Лаваль на ходу. — У Степана год назад пропала жена, так?

— Так, — кивнул Рух.

— Он ее прикончил?

— Скорее всего.

— А теперь она восстала и хочет муженьку отомстить?

— Вполне может быть. Хотя это только теория. Вокруг хутора шастает, воет и утробно орет. Заложные паскудники жуткие.

— А девчонка?

— Мамка поди сожрала, — предположил Рух. — Времени много прошло, мозги сгнили, ей теперь один хрен — дочь, сват, брат, любого схарчит.

— Что сделаем со Степаном? — кровожадно спросила графиня.

— А ничего, — отозвался Рух. — Ну убил жену и убил, с кем не бывает? Сам грешен чутка, разов пятьдесят. Вот труп тайком в лесу прикопал, за то пожурю, ишь взялся мне заложных плодить.

— И все? — удивилась Лаваль.

— А чего ты хотела?

— Справедливости, например.

— Ну можно задницу ему напороть. Вообще я в семейные дрязги не лезу, — скривился Бучила. — Нет, могу, конечно, кому следует донести, но это шагов двести за бесплатно идти. Оно надо мне?

— Хата с краю?

— Я Заступа, — напомнил Бучила. — Мне лешего или кикимору подавай, а в человечьи дела нос не сую.

— Зачем тогда поперлись на хутор ни свет ни заря? — удивилась Лаваль.

— Бабу мертвую будем ловить, — Рух многозначительно воздел палец.

Непроницаемая черная чаща прохудилась решетом тысяч солнечных зайчиков. Тьма поползла рваными лохмами, стараясь укрыться у корней и в кучах сырого валежника. Трава на лугу вокруг хутора слезилась росой. Теплый ветерок уносил охвостья тумана к болоту.

Недоброе Бучила почуял, увидев выбитую ко всем чертям дверь, расщепленную и повисшую на петле.

— Не лезь наперед, — он удержал рванувшуюся графиню, и осторожно вступил на крыльцо, медленно, пядь за пядью, обнажая благоразумно припасенный тесак. Внутри колыхалась могильная полутьма, смердящая опорожненным кишечником, гнилью и медом. Под ногами хрустели осколки посуды. Стол и лавки перевернуты, из раскрытого сундука кишками повисло белье, посередине разбитый горшок в луже пролитых щей. И кровь, всюду кровь. Багровые подтеки на полу, мелкие брызги на стенах и белом боку русской печи. Тягучие капли нитками застыли на потолке. Красный угол разорен, иконы сброшены, расколоты в щепки и загажены жидким дерьмом. Кто-то или что — то, билось тут в приступе ненависти.