Иван Белов - Заступа

Пантелей ворочался и хрипел, силясь что-то сказать. Черные губы слиплись, кожа, содранная со лба, лезла в глаза.

— Тихо-тихо, — Рух подполз к спасителю, и успокаивающе провел рукою по голове.

Пантелей послушно затих. Потрепало его славно: тело искромсано, сломаны обе ноги, осколки костей торчали из ран. Он отупело-изумленно пробормотал:

— С-совсем не б-больно…

— Заступа! Заступа-батюшка! — из воды выскочил Федор, подняв тучу переливающихся на солнышке брызг.

— Ну чего орешь? — поморщился Рух.

— Ты… ты… тыж… — зачастил Федор, перевел взгляд на Пантелея и всплеснул руками. — Он… он тебя оборонил!

— Я же говорил, — слабо улыбнулся Бучила. — В ком-то осталась божья искра, ее ведь не колдовством, ни злодейством не потушить.

— Да хрен ли теперь! — Федор бросился к Пантелею, заохал. — Ты держись Пантелеюшка, держись. Ух и молодец, не спужался тварюги адовой.

Пантелей закивал, надувая багровые пузыри.

— Не вернется чудище? — Федя покосился на лес.

— Не должно, — уверенно откликнулся Рух.

— Вот падлюка, — расхорохорился Федор. — Как он под монаха подделался, я и не углядел! Ну страховидла кака!

— Водзягой зовут, — сообщил Бучила. — Вырастить такого может только сильный колдун, вызвать из тьмы, кровью и человечиной откормить и в узде удержать.

— Чернец-старичок! — ахнул догадливый Федор.

— Он, дерьмища кусок, — кивнул Рух и плотоядно причмокнул. — Мне б его на часок, ох и интересный вышел бы разговор.

— А я у него, сволочи такой, благословенья просил, — Федя едва не расплакался. — Помру я, наверно, теперь?

— Все помрем, — в свойственной паскудной манере успокоил возчика Рух. — Да не боись, ничего не будет тебе. Эта сука на воздягу защиту набросила, даже я не учуял. Ну-ка, Федь, рясу мне принеси. Иди-иди, нету тут никого.

Федя нехотя вскарабкался по обрыву, в руки брать рясу остерегся, подцепил сучковатой палкой и притащил. Бучила не из брезгливых, сцапал жесткую, колючую ткань и принюхался. Пахло беленой, пряной полынью, терпким дубовым отваром и горечью зверобоя. Старое и надежное средство скрыть колдовство. Таким макаром, перед самым татарским нашествием, двое волхвов притащили в Новгород оборотня-берендея, который едва не лишил жизни малолетнего княжича Александра, будущего победителя тевтонов и свеев.

— Колдуны, сволочи, — Федя сплюнул. — Вечно козни против роду людского плетут.

— Угу, нужны вы им больно, — фыркнул Бучила и выбросил рясу. — Как будто у колдунов своих делов нет. Курганы разрытые зришь?

— Ну.

— Ищет что-то в могилках.

— Видел я, глиняные бусы да костяные ножи. Эко богатство.

— А он не золото ищет. Может вещь какую из старых времен, а может нужного мертвяка.

— Мертвяка — то пошто? — удивился Федор.

— Если слово заветное знать, крови свежей добавить и жизнь у человека на могиле забрать, то можно покойника с того света вернуть.

— На хрена?

— Темный, Федя, ты человек. Мертвецы многое помнят, из того, что православная церковь огнем и железом выжгла и правильно сделала. А лгать не умеют. Силу и знания можно великие взять!

Федор наморщил лоб, задумался и мечтательно причмокнул:

— Я б Акулину Сакулину вызвал. От баба была, кровь с молоком, сиськи по пуду, по селу шла — все кобеля стоечку делали. Дюже ласковая, говорила уж больно я по мужской части силен. Ни до нее, ни после, от живой бабы такого не слышал. В позапрошлом годе от гнилой горячки душу Богу и отдала. Вот бы поднять из могилки, да вызнать, правду говорили иль нет? Поможешь, Заступа?

— Легко, — обманул без зазрения совести Рух. — Эх, знать бы что колдунишка иметый искал. Земля тайны много хранит, и с поганых времен — языческих, и с еще более древних, чуть ли не с ледника. Помню возле Ладоги, рыбак нашел на берегу фигуру железную — вроде баба, а вместо ног щупальцы, титек штук шесть, рожа страшная. Самому в хозяйстве не пригодилась — снес на торжище. Попала фигура к барончику одному, он диковины собирал: змиев сушеных, камни с картинками, всякое барахло. Ну и дособирался. Седьмица минула, стали домашние на головные боли жалиться и какие-то голоса. Сначала кот убежал, коты скотинины умные, опосля собака на цепи удавилась. А ночью боярин умишком тронулся и всю семью топором переубивал. Народ на крики сбежался, а он в горнице, кровью бабу железную мажет и на непонятном наречии голосит. Упекли в монастырь, а хреновину железную — колдовскую, забрали люди из Всесвятого приказа, тайной службы новгородского патриарха.