Макс Старк - По ту сторону изгороди

– Эх ты, Антоша, а ведь если бы не вздумал спасать хомяка, то смог убежать, – улыбалась Настя. – Сдался он тебе.

Банка лежала в шаге от его ног.

– Вот я бы бросила, – сказала она, – да что хомяка, я бы хоть кого бросила если мне угрожали. Дурачок все-таки ты, правильно про тебя мама говорит.

– И я бы бросила, – поддакнула каланча, а царевна энергично закивала головой.

– Что будем с ним делать? – спрашивала царевна.

– Тащите его сюда, – скомандовала Настя, поднимая выброшенный Антоном окурок.

Они положили его на холодный пол. Толстая надавила на грудь коленом, а косая держала ноги. Антон закричал, но тут же получил кулаком в челюсть.

– Молчи! – заорала Настя, – еще один звук и будешь всю пачку жрать.

Антон примолк.

– Молодец, вот так и надо. А теперь будь добр, открой рот.

Антон сжал губы так сильно, как только смог. До белизны, до боли.

– Значит не хотим по-хорошему? – Настя глянула на царевну и махнула головой.

Сначала она ударила его по лбу, а затем надавила на щеки толстыми, сильными пальцами. Губы разжались сами собой, Антон потерял над ними контроль.

– Ну а теперь, жри! – выдавила Настя зло и сунула в рот окурок.

Толстая ладонь легла на губы и плотно зажала, так, что рот не открывался. Антон задрыгал руками и ногами, словно на электрическом стуле. Но тех, кого садят на стул привязывают ремнями, а Антона, вместо ремней, держали верные подруги Насти.

– Глотай! – завопила Настя, а за ней повторили остальные: – Глотай! Глотай!

Горечь быстро заполнила рот и горло, слюна стала вязкой и вонючей. Антон тут же вспомнил как однажды на спор съел прогоревшую спичку. Пепел скрипел на зубах, а вата, впитавшая смолу и никотин, напоминала гору самых горьких таблеток. Он накопил полный рот слюны и проглотил окурок.

Свет погас, в подъезде снова стало темно. Дрыгаться Антон перестал и тогда царевна сползла с груди, а каланча отпустила ноги. Он лежал на полу, смотрел в темноту и думал: «может ли быть такое, что никто из жильцов не слышал, как его заставляли есть сигарету?». У него текли слезы. Не от горечи в горле и вязкости во рту, а от того, что его уложили на пол девчонки, избили и унизили. Не так было бы обидно будь вместо них парни.

– Вставай! Я ж слышу, как ты дышишь, – голос Насти и слабый пенок по ноге. – Вставай и проваливай. Дружбы у нас не получилось.

Она бросила банку с хомяком ему на живот. Антон поймал и крепко прижал.

Дальше Настя обращалась к подругам:

– Смотрите, что я урвала у папаши.

– Это то, что я думаю? – удивленно, на выдохе прошептала каланча.

Звякнули бутылки, а затем раздались хлопки и свистящие звуки срывающихся жестяных крышек.

– А что у тебя с Колькой? – спросила царевна.

– Да ничего, – вяло проговорила Настя, – разбежались.

Каланча хихикнула, от чего тут же получила от царевны:

– Не смейся. Настя красивая и умная, найдет себе порядочного парня.

Антон поднялся и побрел к двери. А пока шел решал: умереть или попытаться избавиться от проглоченной сигареты? Умереть проще. Раз и нет боли, унижения, слез. Нет Насти и её подруг, тети Насти с дядей Мишей, одноклассников и ребят со двора. Но ведь тогда не будет и Сашки. А что бы он сказал, окажись рядом? Наверное, ругал Антона за такой выбор. Да, уж наверняка ругал и говорил: «А кто же накажет всех этих тварей, если ты умрешь?»

Он вышел на улицу и сунул два пальца в рот. Поглубже, так, чтоб дотронуться до корня языка. Даже не отошел от подъездной двери, склонился, натужно закашлял, издал несколько утробных рычащих звуков и выплеснул желтую жижу с черным пеплом и оранжевым фильтром.

Дверь открылась. Они его услышали.

– Ты чего это делаешь? Разве тебе разрешалось? Ну-ка девчонки держите его!

Они снова схватили, но на этот раз не стали скармливать сигареты, избили и поволокли в палисадник. Согнали собак, нашли свежее дерьмо и уложили животом на кучу.

– Вот мама разозлиться! – радовалась Настя. – Похоже сегодня твой последний день на этом свете, братец-дурачок!

Подруги смеялись, от них несло сигаретами и алкоголем. Даже через запах собачьего дерьма, размазанного по футболке, Антон ощущал смрад этой троицы.

Он поднялся и прихрамывая поковылял подальше от них. Он не торопился, хуже быть уже не могло. За спиной смеялись девчонки, громче и противней всех Настя. Через истеричный смех, проскальзывали выкрики: «Дурачок! Вонючка!»

Добрался до своего подъезда, набрал на домофоне код и вошел. На ручке остался коричневый, размазанный след. Ступени не считал, голова занята другими мыслями. Смешалась злоба и отвращение, жалость и ненависть. Хотелось плакать и бить кулаками по стене. Зубы скрипели, как ржавые цепи, в горле плотный ком с грецкий орех, а в ноздрях запах дерьма. Если бы он видел себя со стороны, то ужаснулся выражению бледного, гладкого как мрамор лица. Брови подняты высоко, глаза широкие, блестящие, а губы растянуты в злорадной, безумной улыбке.