Роберт Блох - Рассказы. Том 2. Колдовство.

Само по себе одиночество — вид голода. Широкий круг знакомых Мейбл позволял мне встречать у нее интересных людей. Для такого болтуна, как я, это божья милость. Признаюсь, я боготворил Мейбл Фиске. Не в романтическом смысле, а в социальном. Мейбл была маленькой брюнеткой мышиного типа лет тридцати пяти. После смерти мужа, весьма состоятельного сценариста, она жила в каком-то тумане — мороке, в котором вращались ее старые друзья из светского общества, являвшиеся в дом в любое время дня и ночи. Ее дом, бар и усадьба были постоянно открыты.

В этой толпе, таскавшей салаты из холодильника, обжигавшей сигаретами клавиши пианино до коричневого цвета и умножавшей кучу пустых бутылок в ванне, попадалось немало интересных людей. Преобладали киношники, но бывали и приезжие бизнесмены, профессора колледжей, ковбои с ранчо, авиаторы, таксисты, отшельники, художники-кубисты, комики с радио, мессии, свами [12] Свами — почётный титул в индуизме. Обращение используется как к мужчинам, так и к женщинам. ] и адмиралы Тихоокеанского флота. Но иногда попадалась оккультная публика. Мейбл и ее покойный муж, казалось, были в близких отношениях со всеми йогами, прорицателями, метафизиками и сумасбродами на побережье. Обычно те приезжали сюда на выходные, размахивая кристаллами, гороскопами и талисманами, бормоча о Парацельсе, Сведенборге, Гермесе и божественном отце. В развевающихся одеждах, с бородами как у царя Давида, в вечерних нарядах и париках, в хламидах и босиком — все они гарцевали под добродушным воздействием джина.

Честно говоря, это казалось мне увлекательным. Я был достаточно впечатлителен, чтобы с удовольствием обращаться к киношной шишке по имени; достаточно жаден, чтобы мечтать о встрече с каким-нибудь одурманенным издателем, способным подарить мою книгу миру; достаточно человечен, чтобы наслаждаться этими фантастическими вечеринками. Вот как это было. Вот каким был я.

Я был там в субботу вечером 30 апреля 1940 года. В тот день я добрался автостопом до дома около пяти. Время близилось к обеду, а у меня появился очень хороший аппетит. Я вошел — по субботам к Мейбл не стучали — и оглядел гостиную. Комната вполне заслуживала такого названия. Погостили в ней изрядно. Никогда еще я не видел комнаты, которая выглядела бы настолько заму соренной. Стены почернели от дыма, на каминной полке красовались фрески с губной помадой, на полу лежало то, что когда-то было восточным ковром, а теперь превратилось в нечто вроде тегеранской пепельной урны. Мебель стояла (покореженная и расшатанная) парадом изуродованных войной стульев — без подлокотников и ножек, кое-что даже без сидений. Диваны превратились в груды выпотрошенной набивки. Стрелки дедушкиных часов на каминной полке были опущены вниз, образуя рот, а циферблат перекрашен в карикатуру на Граучо Маркса. В камине стоял переносной холодильник для тех, кто был слишком слаб, чтобы искать пищу на кухне.

Оглядевшись, я заметил лица нескольких старых друзей. Любой, с кем ты когда-либо выпивал у Мейбл, становился «старым другом». Там был Сирил Брюс, киноактер, кумир утренних шоу, чей пик карьеры почти закончился. Высокий светловолосый мужчина лет сорока; его глаза были опустошены светом прожекторов и солнца в равных долях.

Брюс увлеченно беседовал с Энсенадой Эдди, смуглым маленьким филиппинцем, чьи ноги никогда не сковывала обувь. Энсенада был таинственным бродягой, который все свое время проводил за сочинением бесплатных стихов — он не мог их продать. Брюс и Эдди заметили меня одновременно и подошли. Брюс пожал мне руку, и Эдди предложил бокал, что для него было равнозначно приветствию.

— Добро пожаловать в Либерти-Холл, — усмехнулся Брюс.

— Я бы назвала его «зал распутников», — раздался голос у меня за спиной. Заговорила Лавиния Хирн, статная блондинка, утверждавшая, что она художница, но не предъявлявшая никаких своих работ, кроме густо нарумяненного лица.

— Не обращайте внимания на Лавинию, у нее кружится голова, — сказал Арчи Блейн, агент писателя, появившийся рядом с ней.

Мне нравился Блейн, он обычно спасал меня от внимания шизоидных гостей.

— Наслаждаешься? — спросил он меня.

За меня ответила Лавиния.

— Он всегда получает удовольствие! Но редко наслаждается кем-то еще.

— Ну и толпа, — заметил я Блейну, когда Лавиния, Брюс и Энсенада Эдди удалились. Это была настоящая шайка. В дополнение к тем, кого уже встретил, я узнал нескольких человек, бродивших из гостиной на кухню и обратно. Там были ковбой, плейбой и помощник официанта, композитор, домохозяйка, пожилая женщина-психиатр и бурлескная хористка. Все они (а) шли на кухню выпить, (б) выходили из кухни с напитком или (в) оставались на кухне и пили. Разговор бурлил, как фальшивое шампанское.