Кортни Коул - Верум

Старинный, возведенный из камня, невыразимо прекрасный.

Высокая стена простирается в обе стороны так далеко, насколько я могу видеть, окутывая все владения подобно огромному защитному покрывалу. Это здание настолько гигантское и тяжеловесное, что на мгновение у меня закрадывается мысль, не должно ли оно было служить укреплением когда-то давно… Или же оно, наоборот, стало тюрьмой для тех, кто внутри?

Но это всего лишь мои странные мысли.

Когда мы сворачиваем с дороги, железные створки ворот распахиваются прямо перед нами, как будто подчиняясь какому-то магическому заклинанию или словно их отпирают чьи-то невидимые руки. Туман закручивается в витиеватые облака прямо над землей и поднимается к ветвям деревьев, из-за чего я не могу до конца разглядеть то, что находится по ту сторону изгороди.

Несмотря на пышно растущую здесь траву, все это место окутано чем-то гнетущим, темным. И это гораздо больше, чем просто непрерывный дождь или нависшие облака.

Нечто неосязаемое.

Меня наполняет необъяснимый ужас, когда машина проскальзывает сквозь ворота и движется по дороге, которая скрывалась от глаз за слоями густого тумана. И вот мы оказываемся около дома. Вблизи он выглядит не просто огромным, а скорее ужасающим.

Я пытаюсь ухватить его взглядом сквозь ветви деревьев, и каждый раз мне приходится задерживать дыхание.

Высокая крыша с отвесными скатами.

Колонны и шпили, покрытые мхом.

Капли дождя стучат по крыше автомобиля, падают на дорогу, заставляя все вокруг сиять в преломленных лучах света.

Здесь сыро и серо. Единственное слово, которое вертится в моей голове, когда я рассматриваю этот пейзаж, – готика.

Готика.

Несмотря на все великолепие и экстравагантность этого места, оно не перестает казаться мне менее пугающим.

Пока мы подъезжаем к зданию, я считаю удары своего сердца. Мне удается дойти до пятнадцати, когда лимузин наконец останавливается на огромной круговой парковке, мощенной булыжником.

Возвышающееся перед нами здание возведено из камня, и, кажется, оно простирается до самой линии горизонта. Его темные окна всех возможных форм и размеров взирают на меня сверху.

Аккуратно подстриженные газоны, невероятных размеров особняк, ухоженные сады. Грозовые тучи вздымаются над массивным строением, и здесь есть только одно, что я знаю наверняка: ужасающий этот дом или нет, но сказать, что он роскошный, – значит, не сказать ничего.

– Значит, моя семья богата? – нелепым эхом звучит мой вопрос.

Дэр бросает на меня беглый взгляд:

– Ты не представляешь себе насколько.

Он делает паузу, и мы словно оказываемся на мгновение соединены невидимой нитью. Но в то же время эта нить связывает нас по рукам и ногам, не давая нам быть вместе.

– Калла, не теряй бдительности, – быстро произносит он, – это место… вовсе не то, чем кажется. Тебе нужно…

Джонс открывает дверь, и Дэр останавливается на полуслове.

Что мне нужно?

– Добро пожаловать в Уитли, – говорит мне Джонс с легким поклоном.

Мы с Дэром выходим из машины, и внезапно я чувствую, что сильно нервничаю.

Я в чужой стране готовлюсь встретиться лицом к лицу со своей семьей, состоящей полностью из незнакомцев: я не знаю о них ровным счетом ничего.

Это обескураживает.

Дэр коротко пожимает мою руку, а я не сопротивляюсь. Потому что здесь я совсем одна.

Здесь Дэр единственный, кого я знаю.

Здесь он один знает меня.

Джонс идет впереди с нашими сумками в руках, и еще до того, как мы достигаем главного входа, двери распахиваются перед нами, а на пороге стоит невысокая женщина с лицом, испещренным морщинами. У нее оливковая кожа, а ее спина сгорблена, но в ее теле теплится угасающее пламя жизни. Голова женщины полностью покрыта цветастым платком, завязанным в узел на затылке. Должно быть, ей около ста лет.

– Сабина! – Дэр приветствует пожилую женщину, заключая ее в теплые объятия.

Она в ответ поглаживает его рукой по спине, а ее голова едва ли достает до его груди.

– С возвращением, мой мальчик, – произносит она глубоким серьезным голосом, – я скучала по тебе.

Дэр отстраняется от нее и бросает взгляд на меня, и по его лицу я вижу, что Сабина очень важный человек. По крайней мере, для него.

– Это Сабина. Она была моей няней, когда я был ребенком. И няней твоей мамы тоже. Сабина, это Калла Прайс.

Женщина смотрит на меня с любопытством и печалью.

– Ты живая копия своей матери, – говорит она мне.