Стивен Кинг - История Лизи

Ни одна история не может описать, как ужасна такая смерть, даже если она и мгновенна. Слава Богу, я не нанёс ему скользящий удар, и мне не пришлось вновь поднимать кирку; слава Богу, он не стонал и не ползал по гостиной, заливая всё кровью. Я ударил его точно посередине, как и хотел, но даже милосердие ужасно в столь живом воспоминании; этот урок я хорошо выучил, когда мне было всего лишь десять лёт. Его череп взорвался, волосы, кровь и мозги полетели вверх, упали на одеяло, которым он застелил спинку дивана. Сопли вылетели из носа, изо рта вывалился язык Голова наклонилась ещё ниже, окровавленные мозги медоенно поползли вниз. Капли и какие-то ошмётки попали мне на ноги ещё тёплые. По радио пел Хэнк Уильямс Одна из рук отца сжалась в кулак, потом пальцы разжались. Я почувствовал запах говна и понял, что он обделался. И я знал, что для него всё кончено.

Кирка всё ещё торчала из его головы.

Я попятился в угол комнаты, свернулся там калачиком и заплакал. Наверное, уснул на какое-то время, точно не знаю, но когда поднял голову, увидел, что в комнате светлее, солнце высоко, и подумал, что время приближается к полудню. То есть прошло семь часов или около того. Вот тогда я в первый раз попытался взять моего отца в Мальчишечью луну — и не смог. Я подумал, что сначала мне нужно что-нибудь съесть, но и после еды не смог. Тогда я подумал, что всё получится, если я приму ванну и смою с себя его кровь, а также наведу в доме хоть какой-то порядок, но всё равно не смог. Я пытался и пытался. Снова и снова. Думаю, два дня. Иногда я смотрел на него, завёрнутого в одеяло, и заставлял себя верить, что он говорит; «Продолжай, Скут, сучий ты сын, у тебя получится», как в какой-нибудь истории. Я пытался, потом прибирался в доме, снова пытался, что-нибудь съедал и пытался сытым. Я вычистил весь дом! От чердака до подвала! Однажды отправился в Мальчишечью луну сам, чтобы доказать самому себе, что не потерял этой способности. Перенёсся туда, но не смог взять своего отца. Я так старалься, Лизи.

Несколько пустых строк. В самом низу последней страницы он написал: «Некоторые вещи — как якорь Лизи ты помнишь?»

— Я помню, Скотт, — прошептала она. — И твой отец был одним из таких якорей, не так ли? — прошептала, гадая, сколько дней и ночей? Сколько дней и ночей провёл Скотт рядом с трупом Эндрю «Спарки» Лэндона, прежде чем прервал добровольное заточение и пригласил войти окружающий мир. Гадая, как он всё это выдержал, не сойдя с ума раз и навсегда.

На обратной стороне листа тоже было что-то написано. Она перевернула его и увидела, что Скотт ответил на один из её вопросов.

Пять дней я старалься. Наконец сдался и, завёрнутого в одеяло, оттащил его к сухому колодцу. А когда дождь со снегом снова прекратились, пошёл в «Мюли» и сказал: «Мои отец взял моего старшего брата, и, я думаю, они ушли и оставили меня». Они отвезли меня к шерифу округа, толстому старику по фамилии Гослинг, а тот определил меня в приют, и я остался, как говорили, «на иждивении округа». Насколько мне известно, Гослинг был единственным копом, который заезжал к нам в дом, но что с того? Мой отец однажды сказал: «Шериф Гослинг не может найти собственную заднюю дырку после того, как просрется».

Далее шёл пропуск, а потом снова текст (последние строки послания её мужа), и Лизи видела, какие ему приходилось прикладывать усилия, чтобы остаться собой, остаться взрослым. «Эти усилия он предпринимал ради меня», — думала она. Нет, знала.

Любимая! Если тебе понадобится якорь, чтобы удержаться за своё место в мире, не в Мальчишечьей луне, а в нашем общем мире, воспользуйся африканом. Ты знаешь, как переправить его назад. Целую… как минимум тысячу раз.

Скотт.

P . S . Всё по-прежнему. Я тебя люблю.

Лизи ещё долго могла бы просидеть под деревом с письмом Скотта, но вторая половина дня заканчивалась. Солнце ещё оставалось жёлтым, но приближалось к горизонту, и очень скоро желтизна начала бы сменяться густеющим оранжевым отливом, который она так хорошо помнила. Ей не хотелось идти по тропе перед самым закатом, а это означало: пора в путь. Она решила, что оставит последнюю рукопись Скотта здесь, но не под Деревом историй. Потому что нашла место получше: изголовье неглубокой впадины, которая образовалась на могиле Пола Лэндона.

Лизи вернулась к дереву «нежное сердце», ствол которого покрывал мох, тому самому, которое чем-то напоминало пальму, неся с собой остатки жёлтого афгана и влажную, на ощупь напоминающую гриб папку с рукописью. Положила их на землю, потом подняла крест с надписью «ПОЛ» на перекладине. Он расщепился, был в крови и перекошен, но не сломался. Лизи выпрямила перекладину и поставила крест на прежнее место. Когда это сделала, заметила что-то лежащее рядом, почти скрытое высокой травой. Она знала, что это, ещё до того, как взяла в руки: шприц, которым так и не воспользовались, теперь более ржавый, чем прежде, с колпачком на игле.