Татьяна Корсакова: Темная вода [litres]

– Давай-ка я расчешу тебя, детка! – В маминых зеленых глазах ласковая грусть, а в руках деревянный гребешок. – Какая же ты стала взрослая, моя Нина!

– Мамочка, я так скучала по тебе! – Нина встает на колени, чтобы маме было удобно заплетать ей косу.

– Я знаю, малышка. Я тоже по тебя скучала. – Гребешок ласково скользит по волосам, расчесывая непослушные пряди. – Ты выросла смелой и сильной. Даже без меня…

Они разговаривают. Нина знает, что времени хватит. Эта ночь будет длиться столько, сколько нужно, чтобы они сказали друг другу самое важное. Чтобы попрощались и подготовились к расставанию.

– Он хороший человек… – Коса заплетена уже наполовину. – Твой папа. Он хороший человек и не виноват, что так вышло. Присмотри за ним. Ладно?

Нина кивает. Она присмотрит. Она бы и так присмотрела, безо всяких просьб.

– И за тобой присмотрят. – Вплетенные в косу васильки щекочут шею.

– Сущик?

Мама смеется задорным молодым смехом.

– Нет, я говорю о нем. – Он смотрит на Чернова. – Он уже за тобой присматривает.

Присматривает. Смотрит очень внимательно, словно пытается понять про нее что-то очень важное. Уже понял, потому что лицо его озаряет неуверенная улыбка. Нина улыбается в ответ.

А из темноты доносится то ли тихое ворчание, то ли приглушенное рычание. Они оборачиваются все разом, оборачиваются к Сущи и маленькому мальчику, который крепко и бесстрашно держит зверя за шею. Проснулся. Или Сущь разбудил, чтобы показать внука бабушке, чтобы дать возможность им, никогда не видевшим друг друга раньше, попрощаться.

Напрягается, каменеет Чернов. Хватаются за оружие отец и Яков.

– Не надо. – Мамины руки успокаивающе ложатся им на плечи. – Он вас не обидит. Он никого тут не обидит.

А Сущь крадется к озеру, замирает у самой кромки воды, втягивает черными ноздрями предрассветный туман, по-кошачьи щурит красные глаза. Обережный дух, который сначала защитил Нину, а потом и ее маленького сына. Ее Сущик.

Она подходит к зверю без страха, одной рукой обнимает Темку за плечи, второй обхватывает Сущь за шею. От него привычно пахнет мокрой шерстью и немного луговыми травами. Он ласково утыкается горячим носом Нине в шею, уже не ворчит, а урчит всем своим огромным серебряным телом.

А мама тянется к Темке. И Темка тянется к ней. Голос крови силен в таких, как они. Таким, как они, не нужны ни представление, ни объяснения. Родовые знания просачиваются в них с Темной водой, чтобы остаться с каждым из них навсегда.

Нине тоже хочется подойти, присоединиться к тихой беседе этих двоих, но на запястье ласково и решительно смыкаются крепкие челюсти. Не мешай им – читается в красных глазах, не мешай им и побудь со мной, погладь, почеши за ухом. И она гладит, выбирает колючки чертополоха из серебряной шерсти, а Сущь щурится от удовольствия.

Они все – и живые и мертвые – снова собираются вместе, когда верхушки высоких сосен начинает золотить нарождающийся рассвет.

– Нам пора, детка. – Мама целует Темку и надевает на голову Нины венок из луговых трав. – Проводите нас, дети. Проводите и закройте за нами дверь. Навсегда.

Навсегда. Нина знает, как это сделать, и знает, что им с Темкой это по силам. А еще она знает, что случится, когда дверь между мирами закроется. Сущь поднимает на нее усталый взгляд, ворчит ободряюще. Сущь тоже знает.

Они плывут по лунному фарватеру на навьей лодке, места в ней хватает как раз четверым. Сущь плывет рядом, над темной водой видна только его остроухая голова. А под водой, не поднимаясь на поверхность, безмолвной мертвой свитой скользят навки. Этим утром они тоже войдут в потайную дверь. Нина чувствует их нетерпение и страх, слышит их тихое прощальное пение.

Они ждали этого момента годами, а некоторые, возможно, веками. Ждали и одновременно боялись того дня, когда в доме на берегу Темной воды появится мальчик. Ждали, когда из глубин озера к нему поднимется черная навья лодка, признавая и его право, и его силу. И не просто покорно ждали, а пытались убить, утопить просыпающуюся в нем силу в Темных водах озера. Пытались его жизнью оплатить свою не-жизнь. Не получилось. Сущь, обережный дух и темный погонщик, не позволил. И навки смирились, подчинились и детской воле, и недетской уже силе. Долгие века ожидания, боли и страха подходили к концу, а черная лодка подплывала к забрезжившей в тумане двери…

От двери, от перехода между мирами, она унесла только двоих, тех, кому место на этой стороне. Остальные ушли, переступили порог. Кто добровольно и с радостью, кто смиренно, кто ропща и сопротивляясь из последних сил. Но ушли все, кому пришло время. И остались те, чей час наступит еще не скоро.