Татьяна Корсакова - Темная вода [litres]

Он и защитил. Как умел, как считал нужным и правильным. Когтистая, пахнущая псиной лапа, зажимающая рот, и шепот:

– Не смотри… не кричи…

Наверное, он мог бы защитить маму от тех людей, но ему было приказано во что бы то ни стало защищать Нину. Он сам хотел защищать Нину. Однажды бабушка сказала, что такие, как Сущь, особенные существа, очень любят детей. Любят и никогда не обидят.

Детей не обидят, а как насчет взрослых? Как насчет бабушки?..

Тонкий хвост, сшибающий головки одуванчиков… Лапа с вырастающими черными когтями…

Не смотри…

Не кричи…

Так надо, Нина…

Так было надо. Теперь она знает это наверняка. Кровавая жертва, великая жертва, усыпившая Темную воду на долгие годы, давшая передышку живым и надежду мертвым. Бабушка решила все сама. Сущь лишь исполнил ее просьбу, оборвал агонию и совершил кровавое жертвоприношение. Кровь такой, как они, – это огромная усмиряющая сила. Нина помнила, как бросились врассыпную русалки, когда ее собственная кровь смешалась с водами озера. А на что способно еще бьющееся сердце?..

Не смотри…

Не кричи…

Давай кататься, Нина…

Сущь толкнул когтистой лапой потайную дверь почти сразу, как ушел тот человек в болотных сапогах. В потайной комнате Сущь помещался, только когда становился чудищем на двух ногах. И говорить он мог только тогда.

– Давай кататься, Нина…

Она не хотела кататься! Она хотела к своей маме! И боялась увидеть бабушку…

– Кататься… – слова потонули в тихом рычании, и на подоле ее нарядного красного платья в белый горошек сомкнулись мощные челюсти. Сущь лег перед Ниной на пол. Холка его нервно дергалась, а в глазах разгорался красный огонь.

Теперь у нее остался только ее Сущик. Страшный Сущик, забравший у бабушки сердце. Теперь только он будет любить и защищать Нину. А потом, когда она вырастет, они вдвоем найдут и накажут тех людей.

Сущь не стал ждать, когда она вырастет. Сущь сам нашел Сычева. Вот только убить не сумел, потому что на излете русальей недели слабел точно так же, как слабела Темная вода, но пометил на всю оставшуюся жизнь. Озерный дух… он был создан и призван охранять не только таких, как Нина, но и Темную воду тоже. Отпугивать, не подпускать к ней чужаков. Особенно в русалью неделю, в страшную русалью неделю, когда чаша весов может склониться в любую сторону. Когда такие, как Сычев, повинуясь неведомому зову, выходят на охоту.

А Березин темной русальей ночью попался в объятия к навкам, к сонным, уже готовым погрузиться в долгий двадцатилетний сон навкам. Только потому он и остался жив. В каком-то смысле им с Сычевым повезло. Вот только повезло ли?

Сущик отнес Нину к Шипичихе, грозно рыкнул на кинувшегося было к ним пса, ударил лапой по тяжелой двери, оставляя глубокие зазубрины. Дверь открылась почти сразу же. Старуха не испугалась и не закричала, бесстрашно подошла к Сущику, положила худую ладонь ему на лоб, прикрыла глаза, а когда снова их открыла, перевела взгляд на Нину:

– У меня есть для тебя подарок, Нина. – В руке ее, откуда ни возьмись появилась полосатая юла. – Посмотри. Ты только посмотри, какой он чудесный…

Нина посмотрела…

– …Что еще за Сущь? – сиплый голос Сычева пробивался через мельтешение разноцветных полос и мерный гул раскручивающегося волчка.

Как же ей хотелось сказать: «Ты узнаешь! Очень скоро ты узнаешь, что такое Сущь!» Но вместо этого она произнесла совсем другое. И посмотрела не на Сычева, а на своего отца:

– Папа, пусть он уходит. Отпусти его.

– Нет! – Лицо отца исказила судорога. – Он не заслуживает прощения!

– Уходите! – Нина встала между Сычевым и отцом, прямо на линии огня. – Уходите, если у вас получится уйти…

Нет, она, как и ее бедный отец, не была готова прощать. Но о справедливости и сути вещей Нина знала чуть больше, чем этот замученный, измордованный жизнью человек. На то и существует русалья ночь, чтобы чаша весов склонилась в правильную сторону. Особенно когда на одной из чаш до сих пор лежит и кровоточит жертвенное сердце.

– Нина, ты не понимаешь… – Отец прицелился.

– Уходи! Пошел вон! – Нина повернулась к отцу спиной. Теперь она смотрела прямо в глаза пятящегося к краю террасы чудовища. В глазах этих не было ни сожаления, ни раскаяния – одно лишь дикое торжество.

Наверное, поэтому она не удивилась, когда из темноты, из безопасной, по мнению Сычева, темноты послышался его теперь уже точно сумасшедший смешок и еще один, очень характерный звук. Сычев приготовился стрелять. Он был в темноте, в безопасности, а они с отцом на освещенной террасе. В кого он решит выстрелить первого?