Борис Конофальский - Инквизитор. Вассал и господин [СИ]

– Конечно же, вам надо быть там, нельзя быть затворником, – говорила дочь графа, – и сестре вашей надобно бывать в свете. Такую красоту нельзя прятать от общества.

– Истинно! – Поддержал степенный господин, что сидел напротив Волкова и имени которого он не запомнил.

Он поднял бокал в честь своих слов, и Волкову пришлось сделать тоже самое. Заодно с ними выпил и молодой барон, что сидел по левую от него руку, и Элеонора Августа. А там, во главе стола, во все своей красе царствовала Брунхильда. Граф, его сын и прочие первые нобили земли Мален говорили с ней, задавали вопросы, с интересом слушали, что она отвечала, и тут же восхищались её ответами. Даже хлопали в ладоши, когда она что-то читала им из Писания и сразу же переводила.

Когда только научилась, мерзавка, языку пращуров, что так писание читать может! Волков очень хотел расслышать, что она там рассказывает, боялся, что наболтает лишнего чего, но слушать ему приходилось Элеонору Августу.

– Обязательно вам нужно быть на турнире, – говорила она, – этот турнир в честь именин жены герцога нашего, моего троюродного дяди. Он иногда приезжает на него, бывало, что и с герцогиней. Турнир как раз через две недели бывает после праздника святых Петра и Павла.

– Обязательно буду, – сказал он, но тут же добавлял, – если изыщется возможность.

Лакеи несли следующие смены блюд, подливали вино, а Волков согласно кивал головой дочери графа, всё ещё пытаясь услышать, о чём там с графом и другими нобилями говорит молодая красавица, которую он сюда привёз. Но скорее слышал, о чем болтает Бертье в конце стола, который нашёл себе товарищей из тех, что, как и он увлечены охотой, он говорил с ним об отличных скобках, что купил недавно задёшево.

Этот бесконечный обед стал для него пыткой. Он видел, как от вина и граф, и его сын, и ещё два достойных мужа, что сидели вокруг Брунхильды, стали свободнее, веселее. Да и сама она раскраснелась, была болтлива и смешлива.

«Господи, не допусти», – думал кавалер, надеясь, что она не наболтает ничего лишнего. А сам тут же и, возможно, невпопад, кивал Элеоноре Августе, пытаясь ответить на очередной её вопрос.

Еле дождался он окончания этого обеда. Не в радость он ему был, если бы кто спросил, что за блюда он там ел, он бы и не вспомнил.

Наконец, все стали вставать из-за стола, в зале заиграла музыка.

А Волков стал раздражаться, к Брунхильде было не подступиться. Граф и другие господа не отходили от неё. Хоть за руку её отводи от них. Да видно, ей пришлось отойти, лакей пришёл и с поклоном повёл её показывать ей её покои.

Тут уж Волков её и догнал и начал раздражённо:

– Ты что там болтала весь обед?

– Ах, это вы? – Отвечал она, глянув на него мимолётно. – Господа спрашивали, зачем я собой Писание ношу, так я отвечала.

– Бахвалилась!

– Нет, они спрашивали, неужто я читаю его, так я и говорила как есть, что читаю и понимаю многое в нём, хоть и не нашим языком писано. – Едва ли не заносчиво отвечала Брунхильда.

– А ещё что спрашивали у тебя господа?

– Да многое что, да не волнуйтесь вы так, ничего лишнего я не сказала, сказал, что папеньку нашего не помню, что сгинул он, когда я мала была. И что вы с малолетства при попах да при солдатах были, оттого и грамотны, и в воинском деле преуспели, больше про вас ничего не сказала.

Тут лакей довёл их до покоев красавицы, открыл ей дверь. Волков тоже захотел войти, да она вдруг стала в дверях и сказала:

– К чему вам за мной ходить? Вам свои покои выделил граф.

– Что? – Растерялся кавалер.

– В свои покои ступайте, – нагло заявила она.

– Рехнулась, что ли? – Возмутился Волков и вознамерился войти.

Да не тут-то было, Брунхильда стала на его пути, глаза злые, щёки алые, вином пахнет, отступать и не думает, цедит ему сквозь зубы:

– Нечего, братцам по покоям сестёр ходить, а то есть такие братцы, что сестёр своих в постель к себе просят да любят, чтобы сёстры нагие к ним в постель шли. Не по мне такое, сатанинское это. Так что к себе ступайте, – и добавила так едко, как только могла, – братец.

И захлопнула перед ним дверь. Он уже хотел стучать, да в коридоре появились другие господа, пришлось уйти, хоть и корчило его от злости.

Шёл к себе и говорил на неё: «Дура, холопка». Да другие злые слова, что в голову ему приходили, особенно вспоминал распутство её.

В таком расположении духа сидеть в своих покоях у него желания не было, да и вниз, в общую залу, где были все гости, спускаться не хотелось. Пошёл в людскую, там нашёл Сыча, монаха и Максимилиана. Максимилиану велел коней оседлать. Решил, пока не стемнело, поехать город посмотреть, а может, и девок по кабакам поискать.