Сергей Смирнов - И конь проклянет седока... [сборник]

Через пару километров мы догнали ее — она как раз сворачивала на боковую грунтовку; сверток охранял букет указателей, один из которых свидетельствовал о радиационной опасности.

Возможно, дорога вела на полигон, но я не стал уточнять. Тем более, что до полигона колонная не дошла. Когда сосны поредели, мы оказались на широком открытом пространстве, сплошь заваленном гигантскими кучами мусора. У меня мелькнула было мысль, что это одна из муниципальных свалок, но тут грузовики стали тормозить и разворачиваться.

— Стой. Открой двери и жди здесь, — вполголоса сказал я.

Оставив автобус у «колючки», щедро развешенной на столбах, я метнулся к ближней куче. Полез наверх. Сзади послышалось сопение, потом — сдавленная ругань: за мной полз Леха.

Куча состояла из странных предметов, но на этой стороне ничего нельзя было разглядеть, а на ощупь я мог лишь приблизительно определить, что ползу по доскам, перемешанным с крупными осколками камня. Свет с той стороны поднимался над вершиной зеленым ореолом. На той стороне слышались голоса, а потом раздался грохот.

Последние метры я преодолел на четвереньках, порвав перчатки и ободрав ладони.

Внизу открылась широкая площадка, на которой полукругом стояли машины, а между ними сновали десятки солдат в простых бушлатах. А кроме того, работали несколько бульдозеров, еще какие-то механизмы, и надо всем этим стояло облако пыли, подсвеченное прожекторами.

Разгружали машины.

Присмотревшись, я понял, что это был за груз, только не сразу поверил своим глазам. А поверив, перевел взгляд на тот мусор, на котором лежал животом вниз.

Что-то неудобное упиралось в живот. Я передвинулся, скосил глаза.

Череп. Кости. Обломки гробов. Обломки гранитных надгробий и памятников. Чугунные плиты. Старинные восьмиконечные кресты с завитушками, тоже отлитые из чугуна. Фотографии, впечатанные в овалы. Обрывки полуистлевшей материи. Чьи-то мертвые высохшие локоны. И венчик из белых искусственных цветов.

Сбоку в странной позе застыл Леха. Как зачарованный, он водил пальцем по гранитному обломку с табличкой из бронзы. На табличке было крупно выбито: «ТЫ БЫЛА НАШЕЙ РАДОСТЬЮ, ТАНЕЧКА». И даты: «1966–1973».

— Леш! — позвал я.

Он перевел на меня пустые глаза.

— Что они делают — видишь?

Он перевел взгляд вниз. Сосредоточенно вглядывался. Потом неторопливо снял с плеча автомат, пристроил его на чью-то мумифицированную голову с роскошными черными волосами, высохшими до состояния, близкого к мертвой синтетике. И стал старательно целиться, чуть ли не высовывая язык.

И вдруг стало светло. Я подумал было, что нас осветили прожекторами, но, оглядевшись, понял: наш шофер включил дальний свет и подъехал поближе. Мои старики вышли из автобуса и скорбной цепочкой двинулись к пирамиде смерти.

Подошли и застыли, как изваяния. К ним присоединился шофер.

Глядел на нас с Лехой снизу вверх, втянув голову в плечи; спортивную шапочку мял в руках, держа их у груди.

От его странной, невыносимо странной позы веяло безнадежностью. Терпение кончилось. Даже у него. Даже его удивили…

Мозаика, все время ускользавшая от меня, внезапно сложилась.

Хотя в ней и не хватало множества фрагментов, но главное я понял.

Леха продолжал целиться. Или выбирать. Может быть, искал самого главного здесь, на этой чудовищной свалке.

Я решил ему не мешать.

Он выстрелил трижды.

Потом я лежал на снегу. Животом вниз, щекой в мокрый снег.

Рядом были уложены мои старики — руки на головах — темные и немые. Леху в это время пинали. Сосредоточенно, ругаясь почему — то вполголоса.

Потом разрешили перевернуться. Я перевернулся на спину и увидел большую бледно-желтую луну. Она была совсем близко — протянешь руку и почувствуешь слабый и теплый трепет.

Мы лежали и смотрели друг на друга, а военные тем временем начали материться в полный голос: умер еще кто-то. Я приподнял голову испугался, вдруг, это вдова? Оказалось — нет. Это был наш разведчик.

Потом в памяти наступил короткий провал. И мы снова оказались в автобусе. Леха, закованный в наручники, лежал у нас под ногами, между скамьями. Причем мы были на одной скамье, а наши конвойные, экипированные, как натовские миротворцы, на другом.

Шофер тоже оказался в числе «военнопленных», а за баранку сел солдат.

Мы мчались по пустому шоссе в сторону города.

Я не знал, убил ли кого-нибудь Леха. Вряд ли: иначе, скорее всего, его там бы и закопали. А к несчастному Николаю Трофимовичу присоседился Дитль — их завернули в брезент, и они смирно лежали у задней двери, как и положено лежать в катафалке транзитникам «земля-небо». В автобусе было темно, но я постепенно разглядел, что командовал нашими конвойными майор. Майор был уставшим, с серым лицом и запавшими глазами. Он спал, отвернув голову, пока автобус не остановился: мы оказались перед… скорее всего, этот завал на дороге можно было назвать баррикадой.