Доминик Пасценди - Чистая кровь [СИ]

Я еще помню, когда по сторонам дороги в этой низкой части росли кусты и бродили козы. Мне было года четыре, когда эту территорию вдруг начали бурно застраивать — тогда на острове появились туристы, в основном небогатые англичане и немцы, которым понравились теплое море, дешевые продукты и дружелюбные, гостеприимные местные жители. Туристов с каждым годом становилось всё больше, предприимчивые люди из Алунты, да и из местной столицы, принялись обустраивать для них жильё и таверны — чем больше было мест в гостиничках и ресторанчиках, тем больше приезжало туристов — чем больше приезжало туристов, тем больше было строек, и так далее. Сейчас нижнюю часть Алунты не узнать. Я с облегчением вздохнул, не увидев в ней многоэтажных безликих курортных отелей. Многие прибрежные городки и деревни навсегда потеряли свою прелесть после появления этих машин по переработке бледных отдыхающих северян в деньги. Но, судя по характерному безжизненному безлюдью, наглухо закрытым ставням и запертым пыльным дверям, подавляющее большинство домов населяются только в сезон, превращаясь в микроотели на несколько номеров или сдаваемые по дням апартаменты.

Я дошел до автостоянки перед портом, склонился над фонтаном, в чаше которого весело плавали оранжевые рыбки, подставил ладонь под одну из струек и напился, как в детстве, ледяной чистой воды. Фонтан питается от местного ключа; его построили на деньги моего предка больше ста лет назад. Бронзовые трубки целы еще с тех времен.

На автостоянке машин не было, стоял только на двух подложенных брёвнах вытащенный на сушу кораблик дяди Стано. Я осмотрел его: кораблик был ухожен и уже подкрашен, но было заметно, насколько он не новый. Я помнил, как дядя Стано его покупал. Он тогда занял часть денег у деда, что потребовало длительных и сложных переговоров. Дядя Стано приходил к нам в дом раз десять, если не больше, и мне было странно наблюдать, как он заискивает перед дедом. Я привык до того видеть его гордым и независимым, уверенным в себе — лучшим рыбаком острова, каким его считали все.

Как-то они все-таки договорились, дядя Стано заплатил на верфи и получил совершенно новый, сверкающий свежей краской корабль, втрое крупнее, чем у всех в нашей бухте. Он нанял людей — из его родни среди них было только двое, то есть все, имевшиеся в наличии. Остальные были чужими, и даже один — приезжий, судовой механик: никто у нас в Алунте не умел тогда управляться с мощными дизелями. Это было странно и непривычно. Надо же, кораблик цел до сих пор — и до сих пор эксплуатируется…

К чаше фонтана неторопливо подошел кот: не тот, которого я видел из окна, другой, большой и тощий, с полосатой спиной и белым брюхом. Он недоверчиво посмотрел на меня, потом, оценив, измерив и взвесив, решил, что я не представляю ни опасности, ни интереса, и принялся жадно лакать воду, опершись на бортик передними лапами так, что локти поднялись на уровень хребта.

Я не стал ему мешать и пошел в порт. Прошелся по молу, вдыхая запахи йода от моря, тухлой рыбы от сваленных там и тут ящиков, и нефтепродуктов от заправочной колонки. По лесенке забрался на волноотбойную стену, посмотрел с нее на залив, на скалы, на наш дом… Было странно снова оказаться в месте своего детства, знакомом и незнакомом, где среди нового и непривычного то и дело взгляд натыкался на такие узнаваемые приметы, что сердце вздымалось к горлу и перехватывало дыхание.

А потом подул ветер, я почувствовал, что одет не по погоде и пошел домой.

У ворот нашей усадьбы ко мне бросился Алекси, весь перекошенный от волнения:

— Господине, Илиа убили!

Кто такой Илиа, я не сразу сообразил, и, видимо, это отразилось на моем лице.

— Лирника, лирника Илиа!

И тут я вспомнил — лирник, игравший вчера у праздничного стола, жил тут же, в усадьбе. В моем детстве был он крепким и стройным мужчиной под пятьдесят, которого любили деревенские девки — за силу, за суровое, но доброе лицо, за легкий нрав, а главное — за песни, которые он сочинял сам, и за звучный мягкий голос.

Вчера я не сразу узнал его в морщинистом плешивом старике, дребезжащим и слабым голоском напевавшем что-то неразборчивое.

Старость разрушительна…

Кому могло понадобиться убить безобидного дряхлого лирника?

Мне не нужно было спрашивать Алекси о подробностях — он сам спешил вывалить всё, что знал. Да, это не Германия. Мои земляки — не закрытые немцы.

Старика нашли утром во дворе, недалеко от ворот — там есть такой уголок, тесный и узкий, с трех сторон закрытый, между стенами каретного сарая и сторожки, который не видно почти ниоткуда со двора. Мы в детстве прятались в этом месте в играх — или когда надо было ускользнуть от наказания. Илиа лежал там, буквально втиснутый в узкое, достаточное только для ребенка или подростка, пространство, всунутый вниз головой; его запихивали туда без всякого уважения, не как тело умершего человека, а как неудобный груз или мусор.