Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

В детстве под Новый год ему приснился сон, что он – тот самый полый Дед Мороз под елкой, под которого мама прятала подарки. Сон был настолько чётким и оправданным, что помнится до сих пор. И сейчас ещё – нет-нет да и скользнёт ощущение нависающих сверху громадин смолистых лап, увешанных гирляндами и мишурой. Когда ему было четырнадцать – приснилось, что болен: очень плохо, муторно, жарко. Лежит на каком-то неудобном и пыльном ложе в незнакомой комнате, по которой хохоча бегают голые девки, и парни делают друг другу уколы в руку. Прямо перед ним, ссутулившись, сидит его одноклассник Паша с голым торсом, курит. Сигаретный дым щиплет глаза, лезет в ноздри, заставляет задыхаться. Всё. В принципе ничего особенного. Но картина была до предела ясной, чёткой, логичной. И запомнилась из-за всепоглощающего чувства ужаса, испытанного во сне, необоснованного и поэтому ещё более страшного. Ему было 14 лет. Он готовился вступить в комсомол, и мировоззрение тех лет ещё не позволяло знать слово «наркоман». Однако, проснувшись, он зачем-то написал карандашом на обоях дату: «7 мая».

Через год, когда у Пашки был день рождения, они изрядно нагрузились спиртным и познакомились с какими-то девчонками… В том-то и дело, что шприцев не было. Но была «травка». Девушки не бегали голышом, но непристойно выражались и крепко, взасос целовали. Обкурившись, Генка прикорнул на пыльном бабушкином сундуке. Тошнило. Першило. Мутило. А вокруг мчалось веселье. Паша присел рядом и сосредоточено тушил в пепельнице окурок. В комнате становилось душно, и Паша снял рубашку. Его торс и сутулая, сидячая поза внезапно показались знакомыми. В течение нескольких секунд, поражённый сходством реальности и почти позабытого сна, Генка чувствовал себя парализованным из-за необъяснимого ужаса, заставляющего стучать зубами. Вернувшись под утро домой, он сразу приник к обоям и разобрал дату «7 мая». Ровно через год. День в день.

Пожалуй, более чёткого совпадения больше не случалось. Просто однажды поздно вечером, что характерно – абсолютно трезвый, он ехал один в тёмном, заиндевелом от мороза автобусе. Чернота за окном как бы стояла на месте, хотя мотор ревел, рёв отскакивал от стен и гулял в пустом салоне. Одиночество заставило углубиться в себя. И вдруг он вспомнил, что уже видел это во сне. Запаниковал, и если бы не парализующие волны страха, то наверное, вскочил бы и начал бегать по салону, возможно, мог бы разбить окно и выпрыгнуть, чтобы не чувствовать противного трепета и раболепия перед страхом.

На службе, когда однажды сидели у костра, варили пресловутую похлёбку с китайской тушенкой, его неудержимо повлекло взглянуть на Валю Глебова. Что к чему: копошится солдат, как все, по матери ругается… На секунду, нет – на сотую долю секунды! – он увидел его необычно залитого кровью и с непонятно сплюснутой башкой. Через полчаса осколком случайного снаряда Вале снесло полголовы… А мины? Он чувствовал их, как хищник запах крови. И потом никак не мог объяснить ни себе, ни другим, почему вдруг решил поменять заранее выбранный путь и обполз пядь земли справа, в то время как следующий за ним солдат, не сделавший этого, взрывался. Мало ли было всего? Единственным связующим ощущением был СТРАХ, набегающий и разбивающийся об разум. Но, пожалуй, самым кошмарным было то, что НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНО ИСПРАВИТЬ, невозможно предугадать, что из снов и ощущений сбудется, и когда. Ещё труднее было осознание того, что при дежавю обстоятельства вынуждали его действовать, как запрограммированного, испытывать те же чувства, что и во сне, в точности повторять предначертанное. Хотел он этого или нет.

После ранения в голову начались более странные вещи. Теперь, как он их называл, «припадки» расклассифицировались по трём параметрам: те, которые сбываются; те, которые возможно сбудутся; и те, которые не сбудутся никогда. Последние, в свою очередь, делились на просто необыкновенные яркие и страшные сны и ВИДЕНИЯ с того берега, с другой стороны грампластинки.

Отец приснился бледным, небритым, почему-то в зимней одежде. Было холодно. Они ехали в переполненной электричке. И тогда Гена впервые увидел отца РАВНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ. Обычно родители снились чем-то большим, тёплым, неприступным, безликим, бесполым. Некими всезнающими существами – несмотря на то, что сын перерос их на целую голову, шесть лет оттрубил в Афгане, женился и всё такое прочее. В этот раз отец был таким, какой есть: седым, унылым стариком с блёклыми, поджатыми губами, морщинами по всему лицу, волосками в ушной раковине. Он повернул непривычно бледное лицо и сказал: