Томас Лиготти - Ноктуарий. Театр гротеска [сборник litres]

– Ну, быть может. Но ведь само по себе обращение к иудейской мифологии не ставит под вопрос искренность – и обоснованность, раз уж на то пошло, – убеждений Гроссфогеля.

– Я, верно, плохо донес свою мысль. То, что я имею в виду, появилось довольно рано в моих исследованиях и предварительных гипотезах, когда я начал работать над «Расследованием». Вкратце, просто скажу, что не намерен подвергать сомнению Тсалал Гроссфогеля. Мое исследование показало бы, что я совершенно ясно и недвусмысленно описываю это явление, хотя я никогда не прибег бы к столь показушному и несколько тривиальному подходу, который использовал Гроссфогель, что в некоторой степени могло бы объяснить невероятный успех его скульптур и брошюр, с одной стороны, и, с другой стороны, ужасный провал моего трактата, который навсегда останется неопубликованным и непрочитанным. Также я не хочу сказать, что Тсалал Гроссфогеля – это нечто нереальное. Просто я твердо усвоил – ум и воображение, душа и личность, все это не те бессмысленные миражи, какими изображает их Гроссфогель. На самом деле они лишь ширма – точно так же, как старые и неудачные его работы добольничного периода были ширмой для бесчисленных Тсалалов. Какое-то чрезвычайно редкое обстоятельство, имевшее отношение к его госпитализации, помогло ему осознать этот факт.

– Желудочно-кишечное расстройство, – произнес я, все больше и больше ощущая симптомы такого же у себя.

– Видимо, да. Именно точная механика его опыта и заинтересовала меня настолько, что я вложился в эту «экскурсию». Вот что остается и ныне неясным: ничего очевидного, если можно так выразиться, нет ни в Тсалале, ни в механизме его действия, и все же Гроссфогель с поразительной, на мой взгляд, уверенностью излагает увлекательные доводы и определения о нем. Конечно же, он ошибается, или даже лукавит намеренно – по крайней мере, в одном из пунктов. Я говорю так, потому что знаю: он не сказал всей правды о больнице, в которой лечился. В контексте «Расследования» я изучал такие места и то, как они работают. Так вот, я точно знаю, что больница, где лечился Гроссфогель – крайне скверное учреждение, насквозь гнилое. Все в нем – обман и прикрытие для самых ужасных деяний, истинную сущность которых, возможно, не понимает даже работающий в подобных заведениях персонал. И дело ведь не только в обмане и недобрых намерениях. Дело в том, что там возникает своего рода… сговор, подлый союз, в котором участвуют определенные люди и места. Они вступают в сговор с… ну, если бы вы только могли прочесть мое расследование, то узнали бы, с чем Гроссфогель столкнулся в той пропитанной кошмарами больнице. Лишь в таком месте соприкасаешься с теми ужасными сущностями, о которых он твердит в своих бесчисленных брошюрах, которые вдохновляют скульптурные образы Тсалала, продиктованные не воображением или душевным порывом, а физическими ощущениями, телесными органами чувств. Гроссфогель говорит, что есть только тень, только тьма, а ум, личность и ее производные – лишь ширма, мираж. Они то, что нельзя увидеть телом, нельзя воспринять ни единым органом чувств, ибо на самом деле они – несуществующее прикрытие, маски, личины для того, что оживляет наши тела так, как объясняет Гроссфогель: активизирует их и использует для желанного благоденствия. Они – творения, произведения искусства, сотворенные самим Тсалалом. На словах это трудно объяснить. Я хотел бы, чтобы вы прочли «Расследование» – оно объяснило бы все, приподняло этот занавес. Вот только как прочесть то, что не было написано?

– Не было написано? – переспросил я. – Но почему?

– Почему? – Он сделал паузу и поморщился от боли. – Ответ на этот вопрос в точности совпадает с тем, что проповедовал Гроссфогель в своих брошюрах и публичных выступлениях. Вся его доктрина, если ее вообще можно так назвать, если она вообще может существовать в каком-либо смысле, основана на небытии, на воображаемой природе всего, чем мы себя считаем. Несмотря на все его усилия выразить то, что с ним произошло, он должен прекрасно понимать, что нет слов, способных это объяснить. Слова лишь затуманивают главнейший факт существования, тот самый «заговор против человеческой расы», который мог бы прояснить мой трактат. Гроссфогель испытал сущность этого заговора на своей шкуре – или, по крайней мере, утверждал, что испытал его. Слова – просто дымовая завеса для этого заговора, высшее средство маскировки, высшее произведение этой тени, этой тьмы, ее magnum opus. Из-за существования слов мы думаем, что существует разум, что существует какая-то душа или личность, но то лишь еще один слой у бесконечной луковицы бытия. Нет ума, что мог бы написать «Расследование заговора против человеческой расы». Нет человека, который мог бы написать такую книгу, и нет человека, который мог бы ее прочитать. Нет никого, кто мог бы сказать что-либо об этом принципиальном факте существования, никого, кто мог бы внять этой правде, и нет никого, кому она могла бы быть поведана.