Томас Лиготти - Ноктуарий. Театр гротеска [сборник litres]

После той ночи я больше не испытывал отчаянной нужды купить кассеты с монологами, даже о последней, про автобусную остановку, не думал, хотя так и не прослушал ее. Теперь у меня были подлинные рукописи, на основе которых автор создавал свои монологи-фантазии, – он оставил их мне в большом конверте на столе в библиотеке. Уже тогда он знал, как не знал я сам, что после нашей первой встречи мы больше никогда не увидимся. Почерк на страницах рукописей чем-то напоминает мой собственный, хотя наклон букв выдает левшу, тогда как я правша. Снова и снова я читаю монологи об автобусной остановке, о заброшенной фабрике и особенно часто – о доме с верандой, где лунный свет освещает ковер, усеянный телами паразитов. Я пытаюсь испытать бесконечный ужас и мрак дома, так же, как и раньше, но теперь все совсем иначе. Теперь образы запустения не приносят утешения, хотя ни они, ни мои принципы не изменились. Я знаю – ясно, как никогда ранее, – что теперь мне уже некуда идти, нечего делать, не с кем общаться. Голос у меня в голове все твердит мои старые принципы; это его голос, но точно так же и мой. Есть и иные голоса, никогда мною не слышанные прежде, голоса, кажущиеся уже мертвыми или умирающими в зеленом мраке, озаренном лунным светом. Похоже, в дело вступила какая-то новая сделка, какая-то радикальная и неизвестная мне сделка – все, что угодно, лишь бы освободиться от этой нестерпимой печали, что гложет меня каждый миг дня и каждую минуту ночи; тоски, что, похоже, никогда не оставит меня, независимо от того, куда я пойду, что сделаю или с кем сведу знакомство.

Я был единственным в узком кругу знакомых и единомышленников, кто никогда не видел Северини. В отличие от остальных, меня ничуть не влекло к его изолированной резиденции, известной просто как «лачуга Северини». Меня спрашивали, намеренно ли я избегаю встречи с этим необычным человеком, но я и сам понятия не имел, действительно ли это так. Любопытством я был наделен не меньше, а даже больше остальных, но какая-то стеснение или тревога особой природы удерживали меня от того, что все остальные называли «зрелища Северини».

Конечно же, до меня доходили из вторых рук сведения о нем. Говорили, что каждое посещение одинокой лачуги на некотором отдалении от города, в котором я жил, было отличным приключением, этакой экскурсией по самым неясным и необычным ночным кошмарам. Председательствующий на этих собраниях, больше напоминающих светские рауты, был личностью крайне противоречивой и вселял в посетителей чувство страстного предвкушения, смутного ожидания, порой достигавшего высот безумия. Позднее мне приходилось слышать подробные рассказы о том, что происходило в тот или иной вечере в пресловутой лачуге, находившейся на краю дико заросшего и заболоченного участка земли, известного как болото святого Альбана. Поговаривали, что это место каким-то зловещим образом связано с личностью самого Северини. Иногда я записывал эти рассказы, потворствуя тому типа ведения записей, что отличался образностью и высокоаналитическим характером. Я просто вбирал в себя эти байки о Северини совершенно естественным, органическим способом, также как поглощал знания о мире вокруг себя, не осознавая – не имея даже шанса осознать, – информация какого толка поступает мне в мозг: полезная, вредоносная или вовсе нейтральная. Но, так или иначе, я признаю, что с самого начала был весьма чуток к тому, что люди говорили о Северини, о его лачуге и о болотистой местности, в которой он обосновался. Затем, возвращаясь в маленькую уединенную квартиру, в которой я проживал в тот период своей жизни, я воссоздавал в своем воображении явления, описанные мне в беседах о нем, проведенных в разных местах, в разные времена. Лишь изредка я настоятельно просил рассказать о тех или иных подробностях приключений с Северини, но несколько раз я все-таки выдал себя, когда речь заходила о его прошлой жизни – до того, как он оказался в хижине на болоте.

По словам первых свидетелей (то есть лиц, фактически совершивших паломничество в эту уединенную ветхую хижину), Северини мог довольно много поведать о самом себе, в частности – о том, какие причины и события привели его к нынешней жизни. Тем не менее свидетели эти так же признавали, что этот «эксцентричный отшельник» проявлял заметное пренебрежение к непреложным фактам и общеизвестным истинам. Иначе говоря, он любил рассказывать о себе посредством двусмысленных притч и метафор (не говоря уже о возмутительных историях, в которых излагались взаимоисключающие факты), а также прямой лжи, которую впоследствии он сам иногда брался разоблачать. Но большую часть времени, а, по мнению некоторых, все время, речь Северини представляла собой полную ерунду – как будто он говорил во сне.