Федор Достоевский - Призраки [Русская фантастическая проза второй половины XIX века]

— Помню, как не помнить? — отвечал Арслан-бей. — И понимаю все теперь.

Шамиль посмотрел на него:

— Что же ты понимаешь?

— Понимаю, что ты хорошо сообразил, Шамиль. Оно точно, так должно быть.

Шамиль посмотрел на него еще, — опустил глаза, подумал: «Хорошо; так, то пусть и по-твоему. Мы с тобою свои люди».

— Поезжай же ты, Арслан-бей, к Пожирателю Книг. Ищи его в том городе. Не там он, то можно узнать где. У гяуров так заведено, что известно обо всяком начальству.

— Понимаю, не толкуй. Найду, не бойся.

— Отдашь Пожирателю Книг эту книжку, в которой написано мной все видение Абу-Джафара; и перескажи все, что слышал теперь от меня о бомбах на Турцию и Австрию и о разорении России. Если Пожиратель Книг поверит, бросит выдумывать свою машину. Не поверит, ты убьешь его. Смотри же хорошенько, можно ли оставить его в живых. Я надеюсь на тебя, как на себя самого.

— Не опасайся, Шамиль, — сказал Арслан-бей, — оно правда, иной раз, по жалости к людям, делаю не совсем как следовало бы. Но отпустить живым какого-нибудь генерала, от этого не велика беда Кавказу. А тут совсем иное дело. Думаю, что придется убить Пожирателя Книг. Будь он и добрый человек, и пусть кажется, что на его слово можно положиться, — а убить, это будет вернее. — Значит, в дорогу. Схожу проститься с женой и с детьми. Дорога опасная.

— Месяц буду ждать тебя назад. После месяца подожду еще полгода, — сказал Шамиль.

— Ну, а не ворочусь и через полгода с месяцем?

— Тогда посмотрю, как быть. Подожду слухов, когда начнут делать бомбы. Оно, положим, будет это втайне. Но слухам нельзя же не быть. Кто не знает, тому и останется непонятно; а мне известно, могу понять, что такое делают втайне.

— Тогда будешь мириться?

— Тогда ничего другого не остается. — Шамиль вздохнул. — Однако народ ждет. Пойдем сказать. — Он отдал Арслан-бею книжку, в которой описал видение Абу-Джафара.

Вышел на крыльцо. Народ столпился.

— Ну, что скажешь?

— Братья, — начал Шамиль, — у гяуров есть поговорка: «Голос народа — голос Божий». Есть, видно, и у гяуров кое-что правдивое в мыслях. Поищем же правды у гяуров. Посылаю Арслан-бея.

— Хорошо, хорошо! — закричал народ. И не догадался даже потребовать определительных слов, куда и зачем едет Арслан-бей.

А баран продолжал блеять по-козлиному.

— Братья, — сказал Шамиль, — этот проклятый слуга шайтана сделал свое дело. Стащите его с кровли, зарежьте. И мясо бросьте собакам, сами не ешьте: он слуга шайтана, он проклятый.

— Так, так, — заговорил народ, — он слуга шайтана.

«Вот и подготовлено, чтобы дело опять повернулось, как надобно Шамилю, — подумал Арслан-бей: баран — слуга шайтана; шайтан — обманщик; шайтан приятельствует гяурам, старается вредить правоверным. Дня через два для народа будет явное дело: баран понапрасну смущал правоверных, надобно смеяться над шайтаном: не удалось проклятому шайтану обмануть народ. И каждый будет говорить, что он с самого же начала понимал это; только дивился глупости других: чего пугаются? Как не понимать, что это шайтанова проделка, — он с самого начала понимал это, — будет говорить каждый».

А между тем тащили с кровли барана.

— Иди, иди, шайтан, шайтанов сын! — покрикивал на него народ. Бедный баран упирался и продолжал во весь дух блеять по-козлиному. Но стащили-таки его и зарезали. И прекратилось его козлогласование.

<1871>

Измельчавший ныне будничный возглас: «Одно слово — бес!» — суммирует деяния и особенности нечистой силы, по своему свойству носящие отрицательную окраску. Совмещающий в себе источник зла, сеятель его в мире, завистник добра, есть существо, первым понесшее божественное отвержение и проклятие: с тех пор это существо, «исчадье грязи и огня», окруженное «смешением дня со тьмою», уже не знает добра, не стремится к нему, а где и как может останавливает и стороннее к нему течение. Извращенность натуры, личное ослепление или же нравственное рабство могут, пожалуй, заставить иных людей видеть в бесовских деяниях выражение добра, течение к нему; но если верно, что и людское добродеяние, с его чистым источником, забывается скорее злодеяния, так как оно не призывает к борьбе и дается легче, чем победа и торжество над последним, то и бесовское добродеяние, непродолжительное, непрочное в силу отрицательных свойств своих, помнится еще меньше. Остаются незабываемыми только чистые деяния бесовской силы, как вызывающие борьбу и страдания, а потому эти деяния знакомее деяний противоположного строя.