Дэвид Эннендэйл - Дом ночи и цепей

- Почему вы не сдали нас Инквизиции? – устало спросил я.

- Мы уже пытались. Инквизиция не помнит этого, но мы помним. Монфоры – единственные, кто это помнит. Мальвейль правит через молчание, но мы помним. Даже вас мы будем помнить.

- Значит, вы могли бы остановить это?

- Нет. Мы не можем остановить Мальвейль. Все, что мы можем сделать – пытаться сдержать худшее. Мы и здесь знаем, где остановиться. Мы знаем, что лучше не стоять на пути того, что нельзя победить.

- Вы трусы.

- Мы не глупцы, - она ядовито улыбнулась. – Не поймите меня неправильно. Мне нравится моя жизнь. Я не хочу ее терять.

Все это уже не имело значения. Мне было все равно. Пусть она выжмет из Солуса хоть все его богатства. Я больше не мог понять важность потерь, что несли другие.

- И кто придет за мной теперь? Штаваак?

- Никто не придет. Никто не войдет в Мальвейль, пока вы не сотретесь из памяти. Штаваак тоже забудет вас. Я думаю, что в своих снах он, возможно, понимает больше, чем знает. Или, по крайней мере, понимает достаточно, чтобы не пытаться понять больше, чем нужно. Нет, за вами придет лишь ваша судьба. Я позволю дому пожрать вас, и мы будем надеяться, что его аппетит удовлетворен, и какое-то время все будет спокойно. Пока не придет следующий лорд-губернатор Штрок из другой ветви вашей семьи. Всегда будет еще один Штрок, и мы всегда должны оставаться наготове.

Она повернулась, чтобы уйти, потом остановилась.

- Вам будет приятно узнать, что вы добились своей цели? Некоторые из моих союзников превзошли предел в своей жадности, и я не сдержала их. Нельзя позволять Солусу уклоняться от исполнения долга перед Империумом. Это будет исправлено.

- Нет, - сказал я. – Теперь мне это безразлично.

- Не думала, что это будет вам безразлично. Что ж, прощайте, лорд-губернатор Штрок. Я рада видеть вас уничтоженным.

Монфор ушла, стуча тростью по земле. Она больше не оглянулась. Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом дороги. Она – последний человек, которого я вижу.

Дверь медленно закрылась, и когда она захлопнулась, щелчок замка был окончательным.

И тогда стали раздаваться шепоты, произносившие мое имя, звавшие меня к моей последней задаче.

Голосов было много. И среди них был голос Элианы. Я не знал других голосов, но чувствовал связь с ними. Они были человеческими, и я ощущал, что нас связывает кровь и скорбь.

« Почитай тишину », говорили голоса. « Повинуйся тишине ».

Дом пожирал меня, но был все еще голоден. Он пожрал моих детей и мою жену. Он уже поглотил почти все, что составляло сущность Мейсона Штрока, и ему не терпелось докончить начатое. Он пожирал наши тела, наши души, нашу историю. И слушая шепоты, я, наконец, понял, что огромные массы старых вещей скапливались здесь не затем, чтобы похоронить под ними ужасы дома. Это была еще одна ложь. Горы хлама и вихрь в Старой Башне кормили дом, окончательно направляя наследие Штроков в челюсти Мальвейля.

И, приступив к исполнению своей последней задачи, я, наконец, начал плакать. Мне пришлось подняться по ступеням и еще раз увидеть, что я сделал с моим сыном, когда я прошел мимо него, чтобы собрать свои личные вещи – все, что могло что-то рассказать внимательному наблюдателю обо мне. Я работал с безмозглой настойчивостью сервитора, стаскивая все из моей башни на первый этаж, и я видел Зандера снова и снова.

Я бросал все в кучу хлама в комнате рядом с обеденным залом. Шепоты стали более настойчивыми, и приказали мне сделать самое трудное.

Одно последнее дело. Последнее путешествие. Самое трудное.

Я стащил тело Зандера вниз по ступеням. В библиотеке я поднял труп Катрин, перекинул его через плечо, и подобрал ее голову. Держа ее, и сгибаясь под тяжестью тела дочери, я вышел из библиотеки. Взяв Зандера за одну ногу, я потащил и его, начав долгий, мучительный путь в Старую Башню.

« Вы все », послышался среди шепотов голос Элианы. « Вы все сразу ».

Я делал так, как было сказано. Много раз по пути я падал. Часть пути я прополз, волоча два трупа сразу. Но наконец я достиг Старой Башни, и ее дверь была открыта для меня. Войдя в нее, я столкнул трупы моих детей со ступеней. Они упали, став частью вихря. Вихрь снова кружился, и далеко внизу, за шепотами, слышалось пение и рычание иных, нечеловеческих голосов.

Я спускался не потому, что смирился со своей судьбой, а потому, что у меня не было выбора. Я достиг площадки, на которой Деврис совершил свой великий грех. Тело Риваса лежало там, разорванное на куски, его плоть и органы были разложены по линиям восьмиконечной звезды. В центре ее стояли солнечные часы, которые я видел раньше в вихре хлама. Когда я шагнул на площадку, железные руки скелета изогнулись, и гномон начал вращаться. Часть стены с грохотом скользнула в сторону. Внутри открывшегося за стеной помещения сиял не-свет варпа.