Клеменс Хаусман - Волчица

— Это в целых трех милях отсюда, — сказал Свен, — и укрыться там негде, кроме жалкой хижины. Останься с нами на ночь, а завтра я покажу тебе дорогу.

Белая Шубка, казалось, задумалась.

— В трех милях, — проговорила она, — я могу увидеть или услышать сигнал.

— Лучше я посмотрю, — сказал Свен. — Если не замечу никакого сигнала, тебе лучше будет остаться.

Он направился к двери. Христиан молча поднялся, последовал за ним и на крыльце схватил Свена за плечо.

— Свен, ты знаешь, кто она такая?

— Она? Кто — она? Белая Шубка? — переспросил Свен, удивленный яростной хваткой и низким хриплым голосом брата.

— Да.

— Она — самая красивая девушка, которую я видел в своей жизни.

— Она оборотень.

Свен расхохотался.

— Ты что, с ума сошел? — спросил он.

— Нет. Вот, посмотри сам.

Христиан стащил его с крыльца, указывая на снег и волчьи следы. Да, еще недавно они были видны, но теперь исчезли. Густо падавший снег скрыл все отметины.

— Ну? — спросил Свен.

— Если бы ты пошел за мной, когда я подал тебе знак, ты бы сам все увидел.

— Что увидел?

— Следы волка, ведущие к двери. А обратных следов не было.

Хотя голос Христиана звучал едва ли громче шепота, невозможно было не испугаться одного его тона. Свен с тревогой посмотрел на брата, но в темноте не смог разглядеть его лица. Он ласково и ободряюще положил руки на плечи Христиана и ощутил, как тот дрожит от волнения и ужаса.

— Люди видят странные вещи, — сказал он, — когда холод забирается им в голову и проникает в мозг; а ты вернулся замерзшим и измученным.

— Нет, — перебил его Христиан. — Сначала я увидел след на гребне холма, пошел по нему вниз и оказался прямо тут, у двери. Мне не почудилось.

В глубине души Свен был убежден, что волчий след брату не иначе как привиделся. Христиан был склонен к грезам наяву и странным фантазиям — и однако, никогда еще он не бывал одержим столь безумной идеей.

— Неужели ты мне не веришь? — в отчаянии воскликнул Христиан. — Ты должен поверить. Клянусь, это истинная правда. Ты что, слепой? Даже Тир понимает, кто она.

— Тебе нужно поспать. Завтра ты будешь чувствовать себя лучше. А если по-прежнему будешь сомневаться, можешь пойти со мной и Белой Шубкой к Могильному холму. Пойдешь сзади и посмотришь, какие следы она оставляет.

Раздраженный пренебрежительными замечаниями Свена, Христиан резко повернулся к двери. Свен поймал его за рукав.

— Что дальше, Христиан? Что ты собираешься делать?

— Ты мне не веришь, а мать поверит.

Рука Свена напряглась.

— Ты ей ничего не скажешь, — властно заявил он.

Обычно Христиан во всем слушался брата, но сейчас на удивление решительно вырвался и сказал так же твердо, как и Свен:

— Она узнает!

Свен заслонил телом дверь, не давая ему пройти.

— На эту ночь всем хватило страха. Если до утра не передумаешь, поговоришь с ней завтра.

Христиан не сдавался.

— Женщины легко пугаются, — продолжал Свен, — и готовы без малейших доказательств поверить в любую глупость. Будь мужчиной, Христиан, и оставь эту мысль о вервольфе при себе.

— Раз уж ты мне не веришь… — начал Христиан.

— Я верю, что ты глупец, — отрезал Свен, теряя терпение. — И не будь я твоим братом, я поверил бы, что ты лжец, и рассудил бы, что ты обозвал Белую Шубку оборотнем, потому что она улыбалась мне охотнее, чем тебе.

Эта язвительная шутка была не лишена оснований, ибо благодать выразительных взглядов Белой Шубки весь вечер изливалась на Свена, на Христиана же девушка даже не посмотрела. Хвастовство Свена всегда было откровенным, весьма простительным и в своем духе справедливым.

— Тебе нужен союзник? — продолжал Свен. — Что ж, доверься старой Трелле. И если память ее не подведет, она извлечет из сундуков своей мудрости стародавние наставления по борьбе с вервольфами. Ежели я правильно помню, нужно следить за подозреваемым в оборотничестве до полуночи, когда он принимает вид зверя; и он навсегда останется в зверином облике, стоит человеку увидеть превращение. Еще лучше — окропить руки и ноги оборотня святой водой, что означает для него верную смерть. Эх! не бойся, старуха Трелла с честью выйдет из положения.

Свен утратил прежнее добродушие; какая-то нотка раздражения или обиды звучала в его презрительном голосе. Еще бы: Белой Шубке было брошено такое чудовищное обвинение! Но Христиан был слишком глубоко огорчен, чтобы обидеться.

— Ты говоришь обо всем этом, как о бабушкиных сказках; но если бы ты видел доказательства, которые видел я, ты бы по крайней мере задумался, а может, согласился бы их проверить.