Виктор Глебов - Фаталист

– Вам по профессии не положено ни того ни другого.

Вернер равнодушно пожал плечами.

– Иногда все-таки хочется, – сказал он.

– Вы знаете клинику швейцарца? – спросил Григорий Александрович.

– Какого?

– Того, который лечит в Пятигорске сумасшедших.

– А-а… Помилуйте, они не сумасшедшие вовсе. Просто… со странностями.

– Пусть так. Знаете туда дорогу?

– Конечно. Профессор Майнер – очень интересная личность. Оригинальная. Представьте, он…

– Вы расскажете мне про него по дороге.

Доктор приподнял брови.

– Мы торопимся?

– Не люблю откладывать дела в долгий ящик.

Вернер пожал узкими плечами.

– Что ж, едем. Мне не помешает прогулка.

Отправились на лошадях. Вернер держался в седле немного боком и, кажется, опасливо. Похоже, он не так уж часто ездил верхом.

Григорий Александрович видел, что доктора подмывает начать какой-то разговор, но он не решается. Значит, дело касалось Печорина. Вернер то и дело бросал на него долгие задумчивые взгляды и шевелил губами. Наконец Григорию Александровичу это надоело.

– В чем дело, доктор? – спросил он. – Вы уже полчаса как сдерживаетесь, чтобы не задать мне какой-то вопрос. Или, может, вам есть что сообщить?

Вернер усмехнулся.

– Я слышал вашу историю, – сказал он.

– Надеюсь, она оказалась достаточно скверной, чтобы заинтересовать вас?

– Вполне. Я говорю о петербургской истории .

– Так я и подумал. Это княгиня насплетничала?

– Кто ж еще!

– И вы хотите знать, есть ли в ее рассказе хоть доля правды?

– В общем, да.

– А что она вам наговорила?

– Будто в столице из-за вас отравилась какая-то девица. Якобы вы давали ей авансы и чуть ли не обещали жениться, а потом бросили.

– Может, я ее еще и соблазнил?

– Не знаю, княгиня об этом не упоминала. А соблазнили?

– Нет. Девицу эту звали Негурова, и я действительно говорил с ней несколько раз и даже немного волочился, но о женитьбе речи не шло.

– С чего же она отравилась?

Григорий Александрович пожал плечами.

– Должно быть, от любви.

– К вам?

– К тому образу, который она себе сочинила и который я, вероятно, в ее глазах воплощал. Все это от французских романов.

Вернер хмыкнул.

– Стало быть, скандал таки был.

– Куда ж без него.

– Вы потому уехали?

– Нет. Из-за другого.

Григорий Александрович не собирался вдаваться в подробности – пусть прошлое останется в прошлом, и нечего его ворошить, – но воспоминания из-за расспросов Вернера ожили, и от них Печорин не мог отмахнуться.

В то время он жил в Петербурге и был страстно влюблен в Веру. Чувство это зародилось в нем еще в молодости, когда они были соседями, и оказалось взаимно. Однако тогда, прибыв после продолжительной разлуки с Верой в Петербург, Григорий Александрович обнаружил, что она вышла по настоянию матери замуж за князя Лиговского.

Он был раздавлен, но вскоре выяснилось, что Вера не забыла его. Они встретились, и былая страсть вспыхнула с еще большей силой, чем прежде. Постепенно Вера стала для Печорина самым дорогим человеком на свете.

Негурова же…

Бедняжка пала невинной жертвой его игры. Он флиртовал с ней, чтобы заставить Веру ревновать, когда ему казалось, что она уделяет больше внимания мужу, или малолетнему сыну, или их общим знакомым. Это было жестоко и глупо, но он был слишком влюблен, чтобы мыслить трезво. Он мучил единственную женщину, которая была дорога ему, и казалось, что так и должно быть и иначе невозможно. Сейчас он многое отдал бы, чтобы изменить прошлое.

Все кончилось неожиданно: Печорин получил письмо.

«Я пишу к тебе в полной уверенности, что мы никогда больше не увидимся. Когда-то, расставаясь с тобою, я думала то же самое, но небу было угодно испытать меня вторично. Я не вынесла этого испытания, мое слабое сердце снова покорилось знакомому голосу. Ты не станешь презирать меня за это, не правда ли? Это письмо будет вместе прощаньем и исповедью: я обязана сказать тебе все, что накопилось в моем сердце с тех пор, как оно тебя любит. Я не стану обвинять тебя: ты любил меня, как собственность, как источник сменявших друг друга радостей, тревог и печалей, без которых жизнь скучна и однообразна. Я это поняла… Но ты был несчастлив, и я пожертвовала собою, надеясь, что когда-нибудь ты поймешь мою глубокую нежность, не зависящую ни от каких условий. С тех пор я проникла во все тайны души твоей и убедилась, что то была надежда напрасная. Горько мне было! Но моя любовь срослась с душой моей: она потемнела, но не угасла.