Михаил Халецкий - Погружение [litres]

Подхожу ближе, все еще всматриваясь. От каждого движения головы в воздухе почему-то остаются темные следы. И вдруг – голова останавливается. Я снова узнаю мою Катеньку.

Она смотрит на меня испуганно, на лице – буря эмоций: ужас, сомнение, непонимание, злость. У меня – шторм чувств внутри: какого черта она здесь забыла? И как я по ней соскучился… Неужели все, что сегодня было, все, что я узнал, – сон? Пускай она побудет со мной. Еще разочек. Пожалуйста, ну еще всего один раз, пускай она мне привычно покажет язык, пускай наклонит голову к плечу и улыбнется, игриво улыбнется. Но она лишь странно, ломко изгибается, вздрагивает и падает ниц.

От темных частиц вокруг ее головы не осталось и следа. Передо мной – все та же Алла. Она спокойно лежит на боку, а ее губы все так же приоткрыты.

Это повторяется еще не единожды. Всякий раз, впав в небольшое забытье, я замечаю изменения, подхожу к постели, но там меня ждет лишь разочарование. Катя, едва мелькнув, превращается в Аллу.

В какую-то секунду вихрь вдруг проносится по комнате, неуловимо меняя ее. Будто все оттенки становятся другими. Светает?..

Собрав последние силы и отогнав сонливость, я встаю. Все повторяется, снова и снова. На секунду – нет, даже на долю секунды! – передо мной возникает незнакомка из осознанных сновидений; та, чей лик я упорно не мог увидеть. Стоит сделать шаг вперед – я надеюсь, что вновь появится моя Катя, – как призрак рассыпается в облачко и исчезает. Пытаясь не придавать всему этому слишком много значения, я бросаюсь к кровати, к телу – хватаю за плечи и не понимаю, почему не могу разглядеть лицо за упавшими волосами.

Трясущимися пальцами я отвожу локоны в сторону.

И вижу ее .

Она открывает глаза и отчетливо произносит:

– Я здесь.

Г-где я? Здесь так промозгло… Не из-за дождя, а из-за особой, насквозь пропитанной сыростью и горем атмосферы. Мы… Да, мы на кладбище.

Я смотрю на людей в отдалении.

Вот один, постарше, распоряжается насчет гроба. Еще один – с импровизированным катафалком.

Вот дама, она держит в руках куски белой ткани. Зачем они ей? Как интересно за всем этим наблюдать… и я будто бы слышу что-то поверх событий.

Я шагаю по аллее. Здесь мало деревьев, зато они высокие. Я вижу больше людей; всего около десяти человек. Они сгрудились возле свежей могилы. Как быстро все произошло…

Я прохожу дальше. Так холодно! Обхватываю плечи руками и сильно-сильно тру, стараясь согреться. Тем временем действие вновь проскакивает вперед, но даже не в стиле перемотки, а будто кто-то просто взял и вырезал кусок пленки.

Люди уже положили тело в простой гроб и успели закрыть крышкой. Я продолжаю смотреть со стороны. Похоронная процессия не в курсе, кто я, но никому это и не интересно. Все хотят поскорее справиться с делом , упавшим на них в октябре.

Мужчина, одетый как священник, вроде собирается сказать погребальную речь, как вдруг осекается на полуслове. Может, он изначально не собирался ее говорить, потому что народу недостаточно. Снова заговорив, он обводит взглядом присутствующих и задерживается на мне.

– А это еще кто?

Видимо, меня наконец заметили. Пока остальные участники выходят из легкого оцепенения, картина вдруг меняется…

Я в помещении. Здесь висит большой флаг и, очевидно, проводятся заседания какого-то общества. Немногочисленные участники расхаживают очень важно и гордо. Пытаюсь вглядеться в название под флагом… «Сыны Умеренности»? Да, пожалуй, что они.

И в чем же они умеренны? Надо подумать…

Тут они видят меня. Кажется, они удивлены. Вроде как у них ведется отчетность, они хотят, чтобы я представился.

Но я не в состоянии ничего ответить; как воды в рот набрал. И вдруг – вот нелепица! – один из участников, который только что говорил, что им не хватает членов, на возражения регистратора заявляет:

– Все нормально, он мой знакомый. Напился парень, с кем не бывает! Вот вступит в наши ряды – и все будет в порядке.

Дальше он обращается ко мне:

– Ну, давай, вспоминай. Ты же Гилбрейт, так?

Двусмысленно мотнув головой, я делаю шаг назад. Тут оказывается, что одного согласия мало – нужно еще внести два доллара. Шарю по карманам моего странного темно-оливкового сюртука и признаюсь: «I don’t have any cash». Они дивятся моему акценту, и кто-то отвечает:

– Дружище, я бы за тебя заплатил, но ты, кажется, не из тех, кто точно вернет деньги.

И… меня выпроваживают. В дверях я сталкиваюсь с мужчиной. Он усатый и в черном камзоле, застегнут на все пуговки.