Александр А. - Логово [СИ]

— Василиса! — прокричал он и попытался встать. Дыхание вызывало жуткую боль со стороны правого бока. Сквозь шум дождя и приближающегося света фар он не услышал ответ, но лишь видел, как тени мелькали повсюду, и рычание, и бои разъярённых диких зверей давали понять лишь одно — что он попал в ад.

— Василиса! Родная! — вновь прокричал он, оглядывая темноту. Ничего, что могло бы быть похоже на её голос. Что-то резко впилось ему в правую ногу, вновь в место шрама, он закричал от сильнейшей боли, упав на землю. Челюсти впились смертельной хваткой, он схватился за шкуру, но дождь настолько намочил всех и всё вокруг, что пальцы просто-напросто соскальзывали. Боль, пульсирующая и сдавленная, будто многотонная машина по переработке металла, что предварительно спрессовывала изделие, в данный момент занималась его правой ногой.

«Нож!» — он сунул левую руку в левый карман и нащупал его. Металл так хорошо сидел в его руке в данный момент, как и тогда, раньше.

Достав его, он нажал на кнопку, пружинный механизм сработал как следует. «Спасибо, папа, что заботился о нём и хорошенько смазывал» — подумал он и начал наносить удары, один за другим, один за другим, и так, пока не сбился со счета. Тело обмякло, он откинул его в сторону, сквозь темноту он увидел, как кровь, что казалась ещё темнее, чем ночь, опустившаяся на землю, выливается из его ноги фонтанами. Он облокотился о ствол дерева, отпрянув от мёртвой туши, и только было хотел снять ремень и перетянуть ногу, как кто-то схватил его за левую руку, нож выпал из руки, воткнувшись в землю лезвием. Снова боль, он повернул голову влево, как справа произошло то же самое. Сильные челюсти схватили его за запястья и начали растягивать в стороны, вновь боль и не только. Миша почувствовал, как рвутся его связки, и растекаются вены от острых как лезвие клыков. Он заорал что было мочи, после чего первая мысль, которая пришла ему в голову, так это то, что он распят, как и Иисус на деревянном кресте, только вместо кольев, вбитых в запястье, клыки, что рвали его плоть.

На секунду всё замерло, видимо, потеря крови начала давать о себе знать. Даже боль начала уходить, и в этот момент перед ним появился Фернир собственной персоной. Волки замерли, не разорвав его на части.

— Ну что, Миша! Наконец я могу сказать тебе «здравствуй»! — он усмехнулся. — Эх, знать бы наперёд о том, во что выльется тот момент, когда я дал тебе уйти живым. Покинуть этот лес в здравии. Да, по-видимому, наша людская слабость в том, что мы порой сентиментальны, поддаёмся влиянию своих близких. Всё это мягкосердечие и слабость никому не нужны. Мне потребовалось время, чтобы навсегда избавиться от этого и жить только ради своих детей, только не тех, что рождены кровно, а тех, что полностью подчиняются мне, тех, что не боятся крови и не испытывают страха ни перед кем, кроме меня. Вот моё истинное предназначение! И пришла пора исправлять ошибки.

У Миши расплывалось всё перед глазами, но он его слышал, очень хорошо слышал и понимал, что у отца Василисы явно съехала крыша.

— Каково это, Миша? Каково потихоньку умирать без возможности искупить свою вину? Ты спросишь у меня, что за вина на тебе лежит? Так ответ ты знаешь сам. Ведь твоего брата можно было ещё спасти тогда… — он расхохотался, а затем добавил. — Я оставляю тебя со своими истинными детьми, а сам откланяюсь, дабы научить свою дочь уму разуму. Ты чуть было не совратил её! А теперь прощай, Миша!

Перед исчезновением Фернира Мише показалось, что он увидел какую-то огненную вспышку, которая осветила его немного удивлённое лицо, отразив изуродованную шрамом кожу, затем он исчез. После волки усилили своё рвение, и Миша чувствовал, как через их пасть его кровь стекает по клыкам, падая и омывая эту проклятую землю. Последняя мысль, что пришла ему в голову была такова: «Я проваливаюсь в ад, чего поистине заслужил. Теперь так легко и хорошо!»

Вокруг не оказалось адского пламени или облаков, что плавали на небе. Он лишь очутился в каком-то белом помещении. Стены, пол и потолок были настолько белоснежные, что ослепляли. Миша взглянул на свои руки, они были целыми, но на нём вместо одежды, в которой он был в лесу, была белая кофта и такого же цвета брюки.

«Я умер?» — подумал он и открыл дверь, что внезапно перед ним появилась. Войдя, он оказался в том же помещении, из которого вышел.

«Что за ахинея?» — вновь дверь, и всё повторилось.

— Миша! Миша! Миша! — его имя повторялось, словно эхо. Голос ласкал слух.